– Ты, наверное, голодна, – произнёс я, пройдясь взглядом по гладкой двери запертого шкафа. – Если хочешь, я могу отвести тебя в столовую и…
Даже не дослушав, Майя замотала головой и надула щёки, как если бы я дерзнул предложить ей нечто непостижимое по своей наглости и грубости.
– Значит, ты не собираешься никуда выходить, да?.. – я выдвинул осторожную догадку, продолжая изучать пространство крохотной комнаты. – Почему?.. Боишься незнакомых людей?.. Или…
– Я не хочу есть, – буркнула Майя, хмуря красивые брови. – И не буду. Совсем.
– Никогда больше?.. – закончил я за маленькую пленницу, отметив в себе эманации распухающего недовольства. – Собралась морить себя голодом?
Девочка не ответила.
Раздражённо выдохнув – злоба появилась сама собой, точно полчище насекомых, прятавшееся под огромным камнем спокойствия – я поднялся с кровати и, бросив последний суровый взгляд на свою новую подопечную, вышел из комнаты. Не знаю, что на меня нашло, но неблагодарность и наглое упрямство той, кому даровали жизнь – единственной счастливице! – вдруг показались мне удушающими. Ещё секунда – и я поднял бы маленькую гордячку за шкирку, как котёнка, и потребовал бы должного к себе уважения!..
В сердцах я снова дотронулся пальцами до следов, оставленных на моём горле ноготками Майи, и на этот раз не ощутил ничего, кроме леденящей кровь ненависти к этим варварским, бессмысленным народам, выходцы из которых готовы плевать в раскрытую ладонь и отвечать грубостью на открытое благоволение. Империя совершала правое дело, искореняя этих животных в человеческом обличье, и допущенная мною ошибка – излишнее доверие к человеку чужой крови – служила лучшим тому доказательством.
Заперев за собой дверь на несколько кодовых замков – как будто бы девчонка могла покинуть апартаменты и без этого – я несколько раз вздохнул полной грудью, приходя в себя, и неторопливым шагом направился к столовой, расположенной в хвосте транспортника уровнем выше.
Когда я вернулся в свою каморку – растеряв почти всю свою злость и заправившись порцией армейского завтрака – Майя сидела на кровати без движения, и, только ступив через порог, я обратился в бездвижную статую, пытаясь понять – что на уме у этой странной девочки. Скрестив ноги перед собой и подперев голову ладонями, она с выражением странной отрешённости пробегалась взглядом по страницам Имперского Слова – что само по себе заставило всё внутри меня возликовать от радости – и как будто бы вовсе не замечала моего вторжения в чертоги новоявленного читального зала.
Осторожно прокравшись вперёд, я поставил на тумбочку небольшую коробку с едой – утренний паёк, выпрошенный у повара специально для Майи – и уселся на самый краешек кровати. Так, чтобы не мешать маленькой читательнице постигать прелесть большой и умной книги.
«Имперское Слово», покоящееся на острых коленках девочки, казалось сейчас особенно внушительным и важным, а его страницы, изредка сменяющие друг друга на пути к Истине – будто бы тяжелели с каждой секундой, набираясь почтенного знания и стремясь поскорее излить его наружу.
Не выдержав, я подался вперёд и заглянул в книгу, стремясь узнать – что именно постигала пленница за время моего отсутствия, после чего спешно, по памяти, принялся цитировать в уме нужные выдержки и целые абзацы, к которым Майе только предстояло подобраться.
Но, заставив меня подавиться внутренним цитированием, Майя вдруг скривилась и отложила толстенный том в сторону, даже не удосужившись проложить закрываемую страницу одной из множества оставшихся на месте закладок…
И я уже открыл рот, чтобы задать несколько торжественных вопросов, как Майя вдруг заговорила первой. Скривившись, будто от зубной боли, она пожевала одними губами, кажется, не в силах сформулировать нужное предложение, после чего спросила прямо и без изысков:
– А кто такие… богословы?..
Я промедлил секунду, размышляя, стоит ли отвечать отрывками из Имперского Слова, или же найти более понятное для ребёнка определение, и, не определившись с точным вариантом, использовал их странноватую смесь:
– Это скверные люди, скверные и потерянные для общества! – я не сразу совладал с негодующим тоном, хотя изо всех сил старался сохранять спокойствие. —Большинство из них – если не все подряд – верят в небылицы вроде богов и демонов и… Часто посвящают целую жизнь иллюзиям несуществующего мира! Тому, чего нет и быть не может! Они как… как заразная болезнь – развращают слабые умы, заставляя ждать чуда от небес, деревянных статуй и волшебных книг!..
С последними моими словами взгляд Майи упал на том Имперского Слова – и я заметил во всём естестве девочки желание задать единственный неуместный вопрос…
– Именно эти дурные сказочные книжонки предлагал сжигать твой отец, – торопливо надавил я, жирной чертой отчёркивая «Слово» от поднятой темы. – Трактаты о глупых божествах и их версиях происхождения мира… Литературу фанатиков и слепцов!..
Майя, кажется, всерьёз растерялась под моим решительным напором. На её кукольном личике появилось выражение раздумья столь тяжёлого и глубокого, что мне даже стало неуютно за чрезмерную словоохотливость.
Наконец, собравшись с мыслями, девочка подняла взгляд и, подобравшись, точно затравленный ягнёнок, тихонько произнесла единственное слово:
– Нет.
Смутившись, я на секунду отвлёкся от беседы и попробовал восстановить в памяти ход событий – на случай, если какая-то их часть прошла мимо моего внимания – но, не обнаружив изъянов, закусил губу и решил просто дождаться продолжения слов Майи.
– Нет, – повторилась девочка, потупившись. – Папа не эти книги сжигал. Только плохие…
– Плохие?.. – переспросил я, тоном проводя перед собеседницей черту, которую не стоило переступать.
– Те, в которых говорилось о неравенстве людей и их веры… И… как бы… ты хороший, если веришь в одного с автором бога, а если не веришь – то тебя ждёт страшная смерть в… агонии… А многие… там даже за людей не считаются, если… ну… выбирают для себя другую веру. Папа говорил, что так нельзя… Нельзя делить людей на правых и неправых только потому, что так тебе говорит пара строчек с грязной страницы…
– Предположим, – процедил я, скосив взгляд на том Имперского Слова – книгу, по всем параметрам более чем подходящую под определение «плохой».
– А ещё… он… говорил, что важна, прежде всего, вера в себя самого. И свои силы… И… если вера в бога – то есть, хорошего, доброго бога – этому помогает… то почему бы… в него не… поверить…
Закончив, Майя поджала тонкие губки и вся сжалась, готовясь к взрыву моей ярости. Она прекрасно понимала, к чему всё ведёт – и всё равно упрямо продолжала гнуть свою глупую линию.
– В богов верят только глупцы, – холодно отрезал я, желая как можно скорее закрыть разочаровывающую тему. – И они же строчат свои безумные книжонки для слабых духом! А это!.. – я стрельнул взглядом в сторону «Имперского Слова» – Труд, сотворённый поколением великих умов! Воплощённый в тексте шедевр! И работа над ним продолжается даже сейчас! Может, в эту самую секунду! Её Высочество Аврора тратит своё драгоценное время, чтобы облачить в прописные слова свою великую милость по отношению к… таким… как ты, – эту фразу я буквально сплюнул сквозь зубы. – И… Что она получает за это?.. Только чёрную неблагодарность?! Сравнение с грязным и невежественным чтивом?..
Голова Майи так глубоко утонула в плечах, что почти слилась с крохотным хрупким тельцем.
Возможно, мне не стоило срываться. Не стоило самому сводить всё к «Имперскому Слову» – ведь сама девочка даже вскользь не касалась этого писания – но клокочущее негодование внутри меня заставляло защищать главную книгу государства любой ценой!.. Быть может, отчасти потому, что она нуждалась в этой защите со стороны…
Потому что не была в действительности такой уж…
Истинной.
Издав глухой рык, я мысленно запретил себе разлагающие разум еретические мысли и поспешил спрятать лицо в ладонях, чтобы не пугать Майю ещё сильнее гримасой опустошающей злобы на лице. Наш разговор зашёл в глухой тупик – во многом по моей вине – и это просто выводило из себя!..
– А кто?.. – голосок Майи заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Прохладным ветерком он коснулся моего воспалённого разума, усмиряя пожары возмущения и гнева. – Кто эта… Аврора?..
Я моментально позабыл обо всём, что было прежде, и с удивлением воззрился на Майю. Её вопрос казался искренним, и в больших голубых глазах читался пусть и слабый – едва заметный за пеленой опасения – но явственный интерес.
С излишней поспешностью, стараясь как можно скорее воспользоваться удачным моментом для начала нового обсуждения, я поёрзал на кровати и приступил к сбивчивому объяснению:
