Вот они. Величественные, безмолвные три судна у ближнего причала покачивались за обрывом бетона на зыбкой кипящей поверхности, погруженные, по-видимому, во что-то ватное наполовину железного борта: так плавно двигаются их грузные бока. Пароходы трутся о резиновые кранцы и сдавливают их. Те пронзительно скрипят, жмутся, корчатся, но не лопаются, как воздушные шары. Один из этих пароходов – его, долго разыскиваемый, с которым связаны надежды на будущее, нарисованное воображением акварельными красками с преобладанием светлых прозрачных тонов.
Ребристый, как стиральная доска, мостик соединяет причальную надстройку, утопающую среди залива, с остальной землей. Такой же мосток перекинут и на скачущий понтон – дорога к доку. Понтон беспорядочно подбрасывает на волнах, свирепых ближе к глубине, и он ходит вверх-вниз, вверх-вниз.
Сергей пересек мостик у бешеного понтона и повернул к череде пузатых железных туш, где третьим по порядку стоял пароход с названием, дублированным на рубке и на борту: «Зеландия». Там могли его ждать.
Солнце спряталось за шорку сгустившейся облачности, небесная синева обмельчала, превратилась в бледную жижицу, ветер засвистал в ушах. В лицо будто стали бить тугим кулаком. Легкие затрепетали от обилия кислорода.
На пути встречались натянутые струной швартовые канаты – приходилось перешагивать. Трапы, развернутые креном кораблей, ездили по бетону, как по льду. Ребром валика резали в нем шрам, точа в песочную крошку сверхпрочный материал.
Внезапная перемена погоды – усилился ветер, небо покрылось тучами – казалась неожиданным событием. Зловещим знаком. Между великанами-пароходами клокочущая стихия показывала свое истинное лицо: конусы, конусы, выбрасываются мгновенно. Тут, там. Без накипи. Черносливовые, мрачные, злые.
– Что там, в кадрах говорят? – спросил Макс, когда шли обратно на открытую палубу на юте парохода.
– Ничего не говорят, – пожал плечами Сергей, – а что ты хотел услышать?
– Когда в море? Когда ремонт закончат?
– Я в кадрах не был. Позвонил из Москвы и сразу поехал. Сказали: поторапливайся. Обещали через неделю-другую выпустить в рейс.
– Твою мать, – выругался Макс. – Совсем ох… ли. Не видишь что ли, здесь разруха полнейшая. Как, впрочем, и везде. С такими темпами работы еще год простоим никому не нужные.
– Да, я уже вижу, – сокрушенно вздохнул Сергей.
– Это ты еще не все видишь! – осклабился Макс. – В общем, так: вахта с восьми ноль-ноль до восьми ноль-ноль, сегодня я, завтра ты. Ночь спим. Следующий день – рабочая смена: выходишь и работаешь этими самыми темпами, про которые я тебе говорил. День – вахта, день – работа. И так по кругу, понеслась. Как в рейсе, без выходных, с соответствующей оплатой после. Ну, восемь ноль-ноль – это официально, сам понимаешь. А обычно, весь экипаж уже к шести часам в ресторане встречается. Там, за столиком и вахту сдают.
Заметив недоверчивый взгляд Сергея, Макс добавил:
– Ладно, сам увидишь. А пока, иди, выписывай пропуск. Кстати, ты, где жить будешь?
– Как где? – Сергея настолько озадачил вопрос, что про пропуск он забыл спросить. Какой пропуск, если крутящийся турникет на проходной был не заперт, а в стеклянной будке ни души.
– Ну, в центре города есть гостиница для моряков со всеми удобствами: душ, телевизор, столовая. Если тут, то выбирай любую пустую каюту. Только удобства здесь сомнительные: жрать на территорию завода нужно идти, вода не всегда бывает.
– Я – в гостинице остановлюсь, – ответил Сергей.
– Валяй. Ее не спутаешь, там она одна такая – высокая башня, небоскреб. А, закончишь дела с обустройством, приходи вечером в ресторан «Зазеркалье». Это рядом с гостиницей. Там обо всем окончательно и договорим…
Тучная бабуля в мундире железнодорожника с молоточками в петлицах, – так показалось Сергею, ибо он не разбирался ни в обмундированиях, ни в формах сухопутных военных, – на этот раз сидела в стеклянной будке на проходной. На сколоченном из досок топчане за ее спиной валялась ночная чеховская шинель, не новая, тертая-перетертая. Наверное, ровесница хозяйке. Наверное, передавалась по вахте и служила верой и правдой. Наверное, значилась в интендантской тетрадке как шинель шерсть для вахтенной службы, одна штука. Она также молниеносно, как до этого вязала крапчато-серую шагрень, отбросила длинные острые спицы в сторону и обернулась на слова Сергея:
– Где бюро пропусков?
– Бюро пропусков там, – и продолжила мастерски, как искусный фехтовальщик вертеть сталью, отражая выпады, протыкая ткань с лёгкостью заядлого дуэлянта, и нить, увлекаемая в схватку, толчками ссыпалась гирляндой с ворсистого клубка.
Дверь была приоткрыта в темный с голыми стенами закуток, в котором белым эмалевым пятном таилась еще дверь, глухая. Постучал. Дождавшись «войдите», вошел. Четыре квадратных метра – настоящая клеть с зарешеченным окошком для любопытного взгляда. Канцелярский стол был прислонен к стене для устойчивости. Кипа брошюр пирамидой, кирпичик к кирпичику, лежали неровно: там вылез, тут пустота, а здесь вовсе вклинился поперек. На полке сбоку ворох бумаг. На стекле поверх стола те же бумаги разбросаны. Часть из них на полу. Какие-то исполосованные бланки невообразимых цветов: тусклой зелени и стрихнина. Блики от лампы под пестрым абажуром играли на посечённой, в заусеницах поверхности стола. Как на зимнем замерзшем пруду порезанный коньком лед. Дополнение к немудренному канцелярскому скарбу за столом женщина бальзаковского возраста – голова опущена, фигура худая согнутая.
Сергея раздражали кабинетные работники, сидячие труженики, особенно бухгалтеры в бархатистых нарукавниках, но как она посмотрела, подняв голову!
– У вас можно получить пропуск?
Женщина с минуту посидела, застыв в любезной улыбке, и вдруг спохватилась, вся устремилась навстречу.
– Проходите, проходите. Садитесь, пожалуйста. – Ее глаза светились, она стала живой, подвижной, как школьница. Встряхнула шаловливо светлой головой, поправила локон у виска.
Сергей невольно оглядел ее с головы до ног. Платье из вискозы, в меру цветастое, по-летнему откровенное. Мысленно пяток лет он сбросил.
– У Вас мама случайно не с юга?
– Почему Вы так решили?
– Ну, курчавые черные волосы, и что-то в лице у Вас южное.
– Нет, не с юга.
– Садитесь, садитесь. – Она продолжала любезничать, дважды повторяясь. – Вы не интересуетесь гороскопами? Может, белой магией?
– Чем-чем? – не понял Сергей.
– Ну, белой магией, предсказаниями, экстрасенсорикой… Неужели нет? Жаль, жаль. У Вас мама не болеет?
Второй раз за день Сергей почувствовал неудобство позы, колючесть рубашки и жесткость стула.
– Болеет… А что собственно…
– У меня есть очень хорошие рецепты от всяческих болезней. Ваша мама чем болеет?
– Сердце.
– Вот здесь, – она порылась в бумагах, – я вырезала статью из «Комсомольской правды». Такой совет: от болезни сердца следует приготовить следующий настой… чеснок… корки… натощак. Читайте.
– Спасибо, я потом. Как насчет пропуска? – Сергей мягко отстранил ветхий газетный клочок, желтый, как высохший гербарий.
– Можете переписать. Берите ручку, бумагу, – не унималась дама.
– Я перепишу. Обязательно перепишу, – мямлил Сергей, потерявшийся и спасовавший.
– Вас как зовут, молодой человек? – спросила женщина без какого-либо перехода.
– …Сер… Сергей, – замялся он, и почему-то, не ожидая от себя, добавил, – с «Зеландии».
– Меня – Элеонора Михайловна. Сережа, пока переписываете рецепт, я буду оформлять пропуск.
Воцарилась на непродолжительное время тишина. Элеонора Михайловна скребла шариковой авторучкой по картону, энергичными пальцами обвив пластмассовую трубочку с колпачком на попке. Миниатюрный, прыгающий в латунной короне, измазанный в фиолетовой саже металлический шарик оставлял вихлястый жирный след, не спотыкаясь на наждачной неровности из-за обильно вытекающей смазки. Буквы заостренные, крысиные – беглый почерк. Она писала, и как-бы, между прочим, сказала:
– Я Вам еще покажу один рецепт, очень древний – китайская медицина. Не вспомню сейчас, куда его клала, – она оторвалась от письма, пошарила руками вокруг, – нет, не вспомню, завтра, – и продолжила писать.
Сергей молча наблюдал. Он успел рассмотреть особенности ее лица, вернее, той ее половины, что была обращена в его сторону. Кроме упомянутого локона, хулигански выпрыгивающего из-за уха каждый раз, когда его заправляют обратно, у нее была родинка под левой бровью, на веке глаза. Веко часто-часто мигало, сцепляя и разнимая редкие блестевшие ресницы, поэтому Сергей разглядел ее. Она, как в мультфильме, жила по сюжету сама по себе, независимая, беспризорная. Наверное, и сама хозяйка не догадывалась о существовании родимого пятна в силу невозможности узреть особую примету.
