День и ночь здесь по взаимной договоренности стерли границы между собой. Божий дневной свет уступил искусственному освещению. По стенам стык в стык зеркала отражали люминесцентное свечение, отчего становилось еще ярче.
– Зеркала для боя с тенью, – произнес тренер непонятное, почти мистическое, словосочетание, и дальше последовало уморительное, детсадовское: – Встали в круг и… побежали.
В одинаковых, по стандарту тех времен, кедах по щиколотку он и еще несколько мальчишек его возраста, составлявших младшую группу набора, семенили трусцой по линолеуму, стандартного грязно-медного цвета, не обгоняя, иногда наступая на пятки, если кто-то спотыкался или притормаживал. Им надели просторные перчатки, вихлявшие внутри из-за большого размера и испробавшие не один десяток детских скул на прочность.
– Работаем в парах, – опять шифровался тренер.
Еще через год он стал чемпионом, как не парадоксально, церковным чемпионом, выиграв открытые соревнования общества «Спартак» в своей весовой категории. Его наградили почетной грамотой и маленьким кругленьким жетоном на цепочке из единственного звена, как у медалей, с гравировкой: «1 место». Сережа бережно достал его дома, выудив, словно улитку из нагрудного кармана – настолько мала была вещица, – и положил рядом с отцовскими наградами, сохранившимися от войны: медаль «За отвагу» и «За оборону Москвы». Его первый крохотный шаг к успеху, к взрослению.
…Между выездами в городской дворец культуры на Ленинских горах – для участия в показательных выступлениях – и в соперничающие общества на «открытые ринги», он готовился к своему первому чемпионату города Москвы, следующая ступень в иерархии, дающая степень перворазрядника. Второй юношеский он уже имел. И вот настал тот день, когда состоялся финальный бой.
Ему достался опытный противник, закаленный прошлогодним выступлением на этих соревнованиях, и добравшийся в предыдущий раз до полуфинала. Теперь удар гонга возвестил его о звездном часе, и он выпорхнул на влажный четырехугольник под знаменем общества «Крылья Советов». Первый раунд длился все три минуты. Они кружили вокруг друг друга, нанося все возможные удары, которым их научили, чередуя слабые, разведочные или подготовительные, с сильными, а то и мощнейшими хуками, апперкотами и прямыми.
– Первый раунд по очкам он выиграл, – сказал тренер, когда Сережа упал в угол на пластиковый красный, под цвет общества, стул – синий, в другом углу, стоял под представителем «Крыльев».
Взявшись за канат, Сережа рывком поднялся и бросился вперед, едва не забыв про капу. Он почти опрокинул соперника серией ударов, но завершающий удар, его коронка, правый прямой, не получился: синий, запертый в свой угол, загородился плечом – грамотная, или от отчаяния, защита. Места не оставалось для распрямления руки, не полноценная атака, вполсилы. Но Сережа, разъяренный, потерял на мгновение способность рассчитать расстояние до цели (это при его компьютере в голове! – видать, много напропускал по ней в первом раунде). Он распрямил все-таки резким движением руку со сжатым, просто стиснутым до боли, кулаком в плотной теперь, даже каменной, перчатке. И… падая, услышал хруст. Поднимаясь, все думал, что хрустнуло, откуда этот звук, что могло сломаться? Неужели его челюсть? Вроде, никакой ни нокаутирующий удар, смазанный шлепок, а не удар. Только, когда рефери показал ему жест, означающий, что он поскользнулся, Сережа почувствовал нарастающую ломоту в левой руке, на которую при падении приземлился. Она повисла плетью – обмякший пастуший кнут, – и сколько ни силился, поднять ее он уже не смог. Слезы сами потекли из глаз, ему нечем было их вытереть – другой рукой он придерживал поврежденную, стыдя себя за слабость, особенно постыдную из-за их количества: они текли, казалось, нескончаемым ручьем, это у всех на виду. В завершении унижения рефери поднял руку недоумевающего, ошарашенного свалившейся удачей, соперника в победном экстазе, и Сережу увели к врачу.
Наблюдая без эмоций, опустошенный и разбитый, за тем, как набухает запястье, будто ее накачивают воздухом, словно воздушный шар, и слушая голоса сопровождавших его мальчишек: – Нет, это не перелом, просто ушиб, сильный ушиб… или вывих, – он шел послушно увлекаемый посторонней силой, отказываясь от мысли о каком-либо сопротивлении, даже если б его вели прямой дорогой к гильотине.
– Закрытый перелом лучевой кости, без смещения – Вам повезло, молодой человек, – говорил врач, накладывая гипсовую повязку, и подвешивая руку на марлевый бинт.
В школе он прятал гипс под школьным пиджаком, застегнув его на все пуговицы, засунув в карман пустой рукав.
– Не повезло, – смеялись в классе, – надо было сломать правую руку, тогда писать не пришлось бы.
Тот день был воскресным, домой он вернулся раньше, так как обычно после боев мылся в душе и досматривал другие поединки, которые заканчивались вечером, когда темнело. Мама обернулась от рукоделия – она всегда что-то шила, перешивала, если не гладила, или не стирала, или не готовила, – и выражение ее лица сменилось с удивления на ужас.
– Шел, споткнулся, упал, очнулся, гипс, закрытый перелом, – пошутил Сережа. На месяц он забыл о боксе, мама успокоилась, и все вернулось на круги своя.
4. Новые впечатления.
– …Погода плюс 25 градусов… экипаж благодарит… и желает… автобус…
Сергей очнулся от чуткого неприятного сна с множеством пробуждений из-за неудобной позы, неумолчного шума голосов, гула механизмов, шипения вентиляции и прочего влезания. Черные иероглифы жирной аббревиатуры лоснились в светящемся окошке над проходом, между кресел, зашитых в чехлы с ярко-белой салфеткой, прилипшей у изголовья.
Сколько раз, просыпаясь, начинаешь ломать голову от тайного смысла этих «Пристегните ремни безопасности»?
Короткий, пузатый – буржуйская сигара, а не самолет – ЯК-42 катил в направлении красного кирпичного здания, коим являлся надменный вестибюль аэропорта, полускрытый в дымке испарений. Утро было теплое, парное, обещало жаркий день.
Автобус поджидал с раскрытой дверью встревоженных, спешащих пассажиров. Скучающий шофер читал газету. На площади перед недостаточно воздушным зданием аэровокзала крутили пируэты легкие автомобили и груженые фуры. Уносились с ветерком по стреловидной трассе в обрамлении зеленного пушка насаждений. Туда же побежал экспресс.
Аэродромные посадки сменились сочной густотой близлежащего леса. Коричневые стволы деревьев близко, с головокружительной быстротой мельтешили за стеклом. Солнце все более и более накаляло внутренность салона. В разинутые пасти форточек врывался бьющий, трепещущий воздух, но этого казалось мало. В поисках спасительной прохлады кто-то сделал прореху в крыше, бухнув вверх люк. Тотчас загулял сквозняк. Кто-то вздохнул свободнее, кто-то поджал ревматические ноги. Возникшее недоразумение привело плавно к спору, за которым скоротали оставшуюся часть поездки.
Через час пути шоссе расширилось и ударило между стен крашеного кирпича крайних домов города К. Туннель. Всплеск света, ослепление, прозрение и вот: аккуратные строения вдоль улиц, неожиданные бреши – открытые пространства площадей с паркетом из камня, с грядками молодых кленов. Стела, уносящаяся ввысь, пронизывающая ровно-синий глубокий купол неба. Костел, в золотистых гранях шпиля которого – блёстки. В стороне несмело сверкнула полоска голубой воды. Экспресс несся, касаясь тротуара, прогрохотал по мосту. Проехал как по горбатой спине. Уткнулся в бледно-оранжевый полосатый щиток на двухметровой жерди из металла. И вмиг опустел.
Сергей сдал багаж на хранение, задержавшись на автовокзале некоторое время в поисках нужной монетки. Уже на улице без обузы, без лишней ноши почувствовал себя раскованным. Предстоящее дело казалось не хлопотным: прийти, доложить о прибытии, даже направление предъявлять нет необходимости – его должны были выслать из отдела кадров на здешний адрес, а дальше все образуется. Вон и человек. Как раз, чтобы спросить.
– М-м… Сергей замялся. – Послушайте, подскажите одну вещь…
– А-а! Что? – мужик по-козлиному затряс головой, испугался что ли?
– Где найти судоремонтный завод?
– Ты что, парень? Я знаешь… вот… вчера мог… бы… если… а сегодня нет.
– Пьяный, что ли? – догадался Сергей. Отшатнулся: в такой день не хотелось эксцессов.
А день действительно был чудесный. Сейчас бы кружечку пива. Прилечь где-нибудь у воды на травку. На стелющийся газон. Ногу на ногу. Ладони под затылок. Уставиться в потолок прозрачного неба с седой паутинкой.
Затем понаблюдать, как слабый ветер пускает рябь на чернильно-синей бумаге воды, превращающейся сразу в линованный тетрадный лист.
