чрезвычайно важно с точки зрения социальной мобильности, которая была относительно высокой. Удачливый авантюрист мог в Италии действительно сделать стремительную карьеру на политическом поприще. А вот средневековая Россия, напротив, в целом была обделена примерами такого рода. Правда, при Иване IV в Думе в конце концов бояр отчасти заменили неродовитые любимцы царя, однако при Федоре Ивановиче численность боярской курии почти сразу же удвоилась, а курия думных дворян оказалась фактически разогнанной.[133]
В XVII веке ситуация несколько изменилась, если вспомнить приток в столицу провинциального дворянства (хотя бы талантливейший Афанасий Ордин-Нащекин при Алексее Тишайшем), подъем Лопухиных и Нарышкиных. Впрочем, все это касалось только дворянства, разве что вспомнить фантастический взлет Строгановых. При Петре I путь наверх для талантливых и удачливых был гораздо проще, однако затем положение изменилось в худшую сторону. Сделать карьеру в церкви было намного легче (здесь нельзя не привести в пример родившегося в крестьянской семье патриарха Никона).
Новые государства разделяются на те, где подданные привыкли повиноваться государям, и те, где они искони жили свободно; государства приобретаются либо своим, либо чужим оружием; либо милостью судьбы, либо доблестью.
В переводе Марка Юсима данный отрывок выглядит следующим образом: «Эти новообретенные территории (questi dominii) либо уже приучены подчиняться единоличному правителю, либо до этого пользовались свободой; присоединяют же их либо силой собственного оружия, либо с чужой помощью, либо волею судьбы, либо благодаря своей доблести».
Фактически здесь мы имеем, в соответствии с рецептами античных риторов, что-то вроде предварительного и схематического плана ближайших последующих частей «Государя». Достоверно известно, между тем, что труд Цицерона «Об ораторе» в семье Макиавелли имелся[134]. В этом отношении уже было замечено, что структура «Государя» и особенности изложения материала соответствуют правилам римской риторики[135]. Судя по «Государю», Макиавелли был хорошо знаком с De officiis Цицерона и использовал тезисы этого труда прямо или иронично. Эта ирония недоступна современным читателям, однако была очевидна современникам флорентийца[136].
Здесь также необходимо обратить внимание на два термина, которые в дальнейшем будут занимать важное место в изложении событий и максимах Макиавелли: fortuna (милость судьбы) и virtù (доблесть). В обоих случаях речь пойдет о факторах, которые, на взгляд автора «Государя», в огромной степени влияют на деятельность и жизнь правителей. Перевод первого термина на русский язык как милость судьбы, конечно, относительно адекватен, хотя, возможно, традиционное фортуна ничуть не хуже, а то и лучше[137]. Верно, на мой взгляд, замечание, что фортуна в «Государе» предоставляет правителю возможность для осуществления своего virtù[138]. Во всяком случае, уже с самого начала следует подчеркнуть, что речь идет о принципиальных для Макиавелли терминах, которые будут встречаться далее в большинстве глав книги. Очень интересно, кстати говоря, сопоставление между фортуной у Макиавелли и у Монтеня[139].
Различные трактовки термина фортуна в «Государе» лучше всего, наверное, рассматривать в каждом отдельном случае. Впрочем, основываясь на частоте употребления этого понятия, можно прийти к выводу, что фортуна у Макиавелли означает главным образом неопределенность и зависимость состояния дел индивидуума от внешних факторов[140].
Анализ термина virtù у Макиавелли породил целую литературу.[141] Один из авторов утверждал, что автор «Государя» «сконцентрировал все свои реальные и высшие ценности в том, что он называл virtù»[142]. На русский язык это понятие при переводе работ флорентийца обычно трактуется как доблесть или добродетель. Однако есть точка зрения, согласно которой это понятие невозможно точно перевести на современный английский язык[143]. Полагаю, что это замечание относится и к русскому, поскольку термин практически непереводим из-за его полисемантичности. Поэтому в дальнейшем в комментариях будет использоваться только итальянский термин без перевода.
Тем не менее, исследователи уже обращали внимание, что, несмотря на многозначность употребления термина virtù у Макиавелли, есть определенное единство в использовании этого термина. Все носители virtù у флорентийца (а их в «Государе и «Рассуждениях» насчитывается ровным счетом 53) – люди действия, полководцы, триумфаторы в политике[144]. Вообще политическое и военное virtù имели наибольшее значение в работах Макиавелли[145]. У этой точки зрения, правда, есть противники, утверждающие, что концепция virtù является не военной, но прежде всего политической и гражданской[146]. Кстати говоря, итальянские гуманисты по-своему интерпретировали «Никомахову этику» Аристотеля, видя в ней мотивацию для военной деятельности. Существует мнение, что именно эта интерпретация подтолкнула Макиавелли к тому, чтобы признать положение, когда необходимость является основой для законного военного virtù[147].
В литературе отмечается, что в целом термин virtù трактовался нередко автором как осознанное и активное влияние на судьбу, в результате чего данное понятие превращается в производную от человеческой деятельности форму поведения, тесно связанную с временем и фортуной[148]. Есть несколько контекстов данного понятия во времена Макиавелли. Одно из них, в частности, использовалось в медицине и означало силу, которая дает жизненность живому существу и от которой зависит жизнь и мощь всего организма. В том же значении оно, по крайней мере один раз, было использовано во флорентийской политике во время военной угрозы со стороны Чезаре Борджиа, только под «организмом» имелось в виду государство[149].
Virtù у Макиавелли требует способности к гибким суждениям. Отсюда неудивительно, что автор не оставил четкого определения данного понятия. Это объясняется не отсутствием аналитического мастерства, но искушенной риторической стратегией, целью которой является дестабилизировать концепцию политического virtù, поскольку только дестабилизированный virtù может быть эффективным в дестабилизированном мире политической реальности[150]
Обратим также внимание на точку зрения, что в двух своих центральных книгах (в «Государе» и в «Рассуждениях») Макиавелли употреблял это понятие в целом в двух основных значениях. Первое может быть переведено как гражданская доблесть. В этом значении оно обычно использовалось при характеристике древнеримского народа в «Рассуждениях». В целом же оно может быть охарактеризовано как готовность выполнить свой гражданский долг. Во втором случае имелось в виду героическое virtù и относилось оно к выдающимся индивидуумам[151]. Возможна также интерпретация, при которой virtù – это набор качеств, позволяющих государю успешно управлять своей страной.
Как видим, сколько-нибудь серьезного единства среди исследователей в отношении употребления virtù у Макиавелли нет, как не было и в случае с анализом stato. Такова же будет ситуация и в отношении большинства других ключевых терминов.
Глава II
О наследственном единовластии
Это единственная глава, полностью посвященная наследственному правлению. Впоследствии станет ясно, что Макиавелли считал более интересной для себя в данной книге тему новых государств и новых государей. Вообще
