реалиям и существенно отличала эту страну от Московского княжества, где власть государя считалась Богом данной. Это не означало, что русский князь не должен был считаться с интересами знати, особенно во время междоусобиц. Однако искренняя вера русских государей в свои Господом данные права очень серьезно отличала их политику от итальянской (характерным примером является, например, отношение Ивана III к покоренному Новгороду). Необходимо, впрочем, подчеркнуть, что настойчивое повторение Макиавелли как будто само собой разумеющегося тезиса о необходимости считаться с общественным мнением, косвенным образом все же показывает его актуальность для Италии его лет, поскольку некоторые правители (в частности, в Неаполитанском королевстве до его раздела между испанцами и французами) им явно пренебрегали.
Наверное, стоит также выделить однозначность вывода, будто люди, веря, что новый государь окажется лучше старого, сначала охотно выступают против последнего, а затем на своем опыте убеждаются в своей ошибке, ибо «новый правитель всегда оказывается хуже старого». Совершенно очевидно, что это бывало далеко не всегда, и что Макиавелли не мог не понимать этого. Отметим в этой связи, что Макиавелли временами упрекали в том, что зачастую он обращается к ненаучному сверхупрощению политической ситуации[176]. Однако автор уже вывел максиму, что только представитель правящей династии имеет «роскошь» не притеснять чрезмерно население. У нового государя такой возможности нет – и Макиавелли сразу демонстрирует причины этого.
В истории России характерен пример политики Александра I, которая была в этом вопросе парадоксальной. При нем было два масштабных присоединения прежде зарубежных территорий: Финляндии и Польши. В обоих случаях поведение и местного общества, и России резко отличалось от того, которое описывает флорентийец. Финляндия впервые в своей истории получила государственность (пусть и урезанную), причем из Санкт-Петербурга. Плюс к этому многочисленные льготы и автономию. Польша первоначально вообще не была присоединена к Российской империи. Она сохранила формальную независимость. Больше того, она обрела права, которых не имела в составе Российской империи ни одна другая территория. Царство Польское получило Конституцию. Больше того, Польша сохранила не только государственность, но и прежние границы. Император России становился еще и Королем Польши. Стране гарантировались национальные права и свободы, католическая религия стала «предметом особого попечения», в стране была объявлена свобода печати, польский язык был языком администрации, суда и армии, государственные должности могли занимать только поляки[177].
Александр I даже как-то выразил желание «вернуть» в ее состав принадлежавшие ей раньше украинские и белорусские земли.[178] Правда, желание свое император в этом случае так и не исполнил. Вмешался Карамзин, срочно написавший записку «Мнение русского гражданина»[179] и даже лично прочитавший ее императору 17 октября 1819 года. В работе были изложены аргументы против восстановления польского государства в прежних пределах. Александр был крайне недоволен, однако признал правоту автора. Остается только пожалеть, что при Никите Хрущеве не было такого уважаемого им человека, когда первый секретарь ЦК КПСС задумал передать Крым Украине.
В результате Польша восстала при первом удобном случае. Причем добро бы это восстание имело целью только восстановление независимости; нет, поляки хотели перехода к ним исконных украинских, белорусских и литовских земель и даже нарушили границы империи для решения этой задачи. Что, кстати говоря, привело в бешенство Петербург.
Именно по этим причинам Людовик XII, король Франции, быстро занял Милан и так же быстро его лишился. И герцогу Лодовико[180]потому же удалось в тот раз отбить Милан собственными силами. Ибо народ, который сам растворил перед королем ворота, скоро понял, что обманулся в своих упованиях и расчетах, и отказался терпеть гнет нового государя.
Обратим здесь внимание на очередное подчеркивание Макиавелли политической значимости поддержки обществом своего государя. Общий смысл этого и других высказываний: государь должен помнить, что его правление основывается на согласии и поддержке народа. В приведенном выше отрывке это видно предельно ясно, поскольку именно народ, если судить по сказанному Макиавелли, сначала сверг Лодовико Моро, а затем вернул его к власти. Неважно, что все было сложнее, о чем прекрасно знал автор «Государя». Принципиально здесь то, что именно в этом тезисе он пытается убедить своих читателей, среди которых должны были быть, по его мысли, и государи.
Что касается сути сказанного Макиавелли, то, справедливости и объективности ради, здесь следует еще раз напомнить, что для Людовика XII Милан был вотчиной его предков Висконти (сам он был внуком Валентины Висконти, представительницы династии могущественных правителей Милана до Сфорца)[181]. Взятие Милана (1499 г.) действительно оказалось для короля довольно легким делом. Однако таковым оно стало благодаря военному превосходству французов, союзу, который их король заключил с кланом Борджиа и, во многом, действительно из-за восстания горожан против Лодовико. Последний был вынужден спасаться бегством. Вскоре вся Ломбардия оказалась под властью французов.
После завоевания Милана французами Ломбардия была присоединена к королевскому домену. Налоги были снижены на треть (подчеркнем это обстоятельство), однако ломбардцы все равно были недовольны, считая, что заслуживают вообще избавления от них, поскольку сдали город без боя. Это недовольство подогревало возмущение горожан политикой королевского наместника кондотьера Джан-Джакомо Тривольцио, известного своей жестокостью. Его действия вызвали новое восстание в Милане, так что 5 февраля 1500 г. Лодовико (в другой русской транскрипции – Людовико) Сфорцо, по прозвищу Моро, вернулся в город, опираясь на войска, которые смог набрать в Швейцарии. (Очень яркая характеристика Моро принадлежит Якову Буркгардту[182], куда более сдержанная – некоторым другим авторам).
Отдельно следует упомянуть о проблеме персональной ответственности Лодовико Моро за судьбу Неаполитанского государства и, косвенным образом, судьбу всей Италии. Подавляющее большинство итальянских авторов издавна считают его виновником бед, обрушившихся на их страну, человеком, который прямо попустительствовал французскому захвату королевства.[183] Впрочем, у этой точки зрения были влиятельные противники, в том числе Франческо Гвиччардини, который считал, что основная причина успешного вторжения французов и последующего завоевания Неаполя не предательство или личные качества Моро, а общая слабость существовавшей государственной и политической системы в Италии.
Правда, если мятежная страна завоевана повторно, то государю легче утвердить в ней свою власть, так как мятеж дает ему повод с меньшей оглядкой карать виновных, уличать подозреваемых, принимать защитные меры в наиболее уязвимых местах.
Макиавелли переходит тут к очень важному для него пласту, связанному с необходимостью насилия со стороны государя. Литература того времени касалась этого вопроса редко и с ощутимой неохотой. Обратим, внимание, что автор «Государя» в полном соответствии со своей концепцией взаимоотношения единовластного правителя и общества считает, что обоснованные репрессивные меры могут быть приняты только при наличии соответствующего повода. Между тем, в
