— Но в вашем доме хранился порошок.
— Да. Не знаю точно, сколько, но вряд ли слишком много. Однако
этого оказалось достаточно, чтобы взрыв обрушил одну из стен, а за ней
рухнули и другие — дом был хоть и каменный, но не из дорогих… Будь
порошка больше — накрыло бы и убийц, но увы. Хотя надеюсь, что хоть
некоторые из них будут до конца своих дней заикаться.
— Неудивительно, что тебя объявили колдуном и отдали приказ о твоем
аресте!
— Думаю, это было бы сделано в любом случае. В конце концов,
организаторы расправы над учителем о порошке понятия не имели. Хотя,
конечно, "страшный гром и дым, с которыми дьявол унес колдуна в ад",
послужили такой уликой, о которой инквизитор и его подельники не мечтали
даже в своих самых сладких грезах…
Вновь повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием костра. Я
убрал огнебой в специально сделанный для него карман с внутренней
стороны куртки.
— Мне не нравится, что ты скрывал от меня правду, Дольф, — сказала
Эвьет, — хотя я понимаю, почему ты это делал.
— Ты — третий человек в мире, узнавший об огнебое и порошке и
оставшийся после этого в живых, — сообщил я. — А если не считать
создателей того и другого, то — первый. И, надеюсь, последний. Видденцы
не в счет, они просто не поняли, что произошло… Ты ведь понимаешь,
насколько важно, чтобы эту тайну не узнал никто и никогда? Достаточно
легкого намека — и на нас начнется охота по всей Империи…
— Да, — серьезно кивнула Эвелина, — я понимаю. И все-таки, это была
бы такая возможность… Только один выстрел! Ну, может, и еще парочка,
чтобы уйти от погони — если в охране Карла отыщутся достаточные
смельчаки, чтобы преследовать человека с ТАКИМ оружием… Никто бы все
равно ничего не понял, рассказывали бы сказки о демоне, поразившем
Лангедарга громом…
Я молчал и смотрел в огонь. Я уже все сказал, и не собирался
повторяться. Я понимал, что имею дело не с капризным ребенком, который
будет занудно выклянчивать игрушку, несмотря ни на что.
— Ничто не может изменить твоего решения, Дольф?
— Ничто, Эвьет. Возможно, из-за этого ты обидишься на меня
навсегда, но…
— Нет, зачем же? Я все понимаю. Я должна отомстить за свою семью, а
ты должен держать слово, данное своему учителю. Но это же не значит, что
мы не можем быть друзьями?
— А разве мы друзья?
— А разве нет?
Краем глаза я видел, что она пытается заглянуть мне в глаза, но
продолжал упорно смотреть в костер.
— Мне казалось, мы просто попутчики, — холодно произнес я. — Ты
наняла меня, чтобы я тебя учил, а заодно сопроводил к твоему сеньору.
Вот и все.
— Да? Ну извини, — она повернулась ко мне спиной, и даже ее
рассыпавшиеся по плечам волосы, казалось, обрели некое сердитое
выражение.
Вот и хорошо, сказал я себе. Так и надо. Пусть лучше немного
подуется сейчас. К чему нам неконструктивные эмоции при расставании?
Просидев так пару минут, Эвелина поднялась и, по-прежнему не глядя
в мою сторону, принялась расстилать на телеге свою волчью шкуру. Затем
улеглась спиной ко мне. Желать мне спокойной ночи она не стала. Пусть,
тем более что все равно уже утро. А главное — спокойствие ночи, равно
как и доброта дня, менее всего зависят от пожеланий.
Мне все еще не хотелось спать. Я сидел, глядя на взлетающие над
костром искры. Я знал, что поступил правильно, и все равно чувствовал
себя скверно. Словно я ударил не просто даже беззащитного — иные
беззащитные вполне этого заслуживают — а того, кто специально снял броню
из доверия ко мне. Хотя, в конце концов, это и в ее интересах тоже… И
вообще, разве после смерти моего учителя я не принял твердое решение,
что отныне меня заботят только мои собственные интересы? Разве это
решение кто-то отменял?
Костерок догорал, лишь маленькие язычки пламени еще мучительно
облизывали обугленные ветки. Я поднялся и затоптал их сапогами,
прекратив их агонию. Затем, наконец, лег спать.
Солнце уже подбиралось к полудню, когда мы вновь выехали на дорогу.
Прежде, чем тронуться в путь, я вновь перевязал руку Эвелины, сообщив
ей, что делаю это скорее для перестраховки, ибо ее организм умеет
отлично заживлять раны. Она не ответила. Молчала девочка и потом, когда
подвода уже катилась по пыльной дороге за неспешно шагавшими быками. Ну
что ж, если ей угодно продолжать дуться, я тоже хорошо умею молчать. У
меня в этом плане опыта даже больше, чем у нее.
Эвьет не выдержала первой.
— Раз я тебя наняла, чтобы учил — так учи, — буркнула она.
— Хорошо, — кивнул я, как ни в чем не бывало. — Самый большой орган
человека расположен у него снаружи. Это не что иное, как кожа. Толщина
кожи — всего одна линия, но за счет большой площади масса кожи
составляет около пятнадцати процентов от общей массы тела — больше, чем
у какого-либо иного органа. Таким образом, у человека весом в двести
фунтов кожа весит тридцать. Больше, чем иной доспех!
На Эвелину это, похоже, произвело впечатление, но она ничего не
сказала.
— Разные участки кожи имеют разную чувствительность, — продолжал я.
— Моему учителю удалось доказать, что способностью чувствовать обладает
не вся кожа равномерно, а особые ее точки, слишком мелкие, чтобы их
можно было разглядеть. Чувствительность каждой такой точки одинакова, но
различается их плотность, то есть количество на квадратный дюйм, или,
что по сути то же самое, расстояние между соседними точками. Самые
чувствительные — кончики пальцев, там это расстояние не превышает линию,
а наименее чувствительна кожа бедра, верхней части спины и задней части
шеи — там расстояние не меньше двух дюймов. Знаешь, как учитель это
доказал? Испытуемый закрывает глаза, а исследователь берет две иголки,
разведенные на определенное расстояние, и прикасается ими к коже
испытуемого. Если тот воспринимает два прикосновения, как одно — значит,
расстояние между чувствительными точками больше, чем между иголками.
— Ты хочешь сказать, — недоверчиво произнесла Эвелина, — что если
человека кольнуть в спину или бедро, разведя иголки аж на два дюйма, -
она для наглядности даже показала пальцами примерно такое расстояние, -
то он не поймет, что его укололи в двух разных местах?
— Именно так. Я сам не поверил, пока не убедился на личном опыте.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
