Но взгляд этих глаз был абсолютно пустым, а выражение лица -
бессмысленным. Казалось, что если пальцами закрыть ей один глаз или
раздвинуть губы, то не только не встретишь никакого сопротивления, но
все это так и останется в том же положении, когда уберешь руку. Право
же, лица некоторых трупов, какие мне доводилось анатомировать, выглядели
живее, чем это. Вместе с тем, это не было печатью, какую накладывает на
лица врожденное слабоумие — такие мне видеть тоже доводилось.
В первый миг я подумал, что мне привели еще одну пациентку, и
возмущенно открыл рот, чтобы заявить, что мы так не договаривались. Но,
опережая меня, заговорила хозяйка:
— Вот, добрый господин. Можете делать с ней все, что хотите, не
уродуйте только, — она с опаской покосилась на мой меч. — А как
закончите, меня покличьте.
— Что?!
— Ее вовсюда можно, — подобострастно добавила высокая старуха. — В
зад, так в зад, а хотите в рот, так и в рот. Вы не бойтесь, она не
укусит.
Говоря это, они выпустили руки девочки, и та, по-прежнему глядя
куда-то в пустоту, принялась деревянными движениями стаскивать через
голову платье.
— Вы с ума сошли! Эй, эй, не надо раздеваться! Стой! (Руки девочки
застыли в приподнятом положении, по-прежнему держась за ткань.) Что это
такое вообще?!
— Это Жаклина, — охотно пояснила высокая. — Ну да вам, небось, ее
имя неинтересное… Мы ее в подполе держим. А иначе нельзя, у
проезжей-то дороги, желающих много на дармовщинку, коли не прятать…
— Да вы, никак, брезгуете? — по-своему поняла выражение моего лица
хозяйка дома. — Вы не волнуйтесь, добрый господин, мы ее каждый раз
моем, прежде чем в уплату давать…
— Вы… — я боролся с желанием выхватить меч и порубить обеих
старых мерзавок на куски. На мелкие кровавые ошметки. — Вы хоть
соображаете, сколько ей лет?!
— Только-только четырнадцать исполнилось, мой господин, — поспешила
заверить высокая. — Вы не смотрите, коли она старше кажется, тут все без
обмана, господом богом клянусь! За такую в городе восемь крон — самая
малая цена, нам господин сержант сказывал. А коли б она еще невинной
была, так и все пятнадцать бы стоила…
— Где ее родители? — рявкнул я и получил от хозяйки ожидаемый
ответ:
— Так померли ж…
— Это вы их убили?!
— Господь с вами, что вы такое говорите, господин лекарь! -
ужаснулась высокая. — Солдаты это, в позапрошлом годе еще…
— Так, — принял решение я. — Вы две — назад. Не рыпаться и подмогу
не звать, или убью на месте. Жаклина, иди сюда. Мы уезжаем. Да нет, не
надо раздеваться! Опусти! — я махнул рукой вниз, призывая ее опустить
задранное уже до груди платье. Но она, похоже, поняла меня иначе и
опустилась передо мной на колени.
— Не можете вы так поступить, господин лекарь, — сдвинула густые
брови на переносице высокая. — Мы вам ее в уплату дали, так пользуйтесь,
но нету такого закона, чтобы всякому проезжему у меня мою внучку
забирать!
— Внучку?!
— А ежели вы ее хотите насовсем купить, — голос старухи обрел
деловые нотки, — так то не восемь крон стоить будет…
Вялые пальцы Жаклины взялись за мой пояс с явным намерением
спустить с меня штаны. Я с рефлекторным отвращением ударил ее по рукам:
— Что ты делаешь?! Прекрати!
Девочка вновь замерла, застыв в коленопреклоненной позе.
— Так она ж больше ничего не может, — охотно пояснила хозяйка. -
Как ее в запрошлом годе дюжина солдат за один день снасильничали, она с
тех пор всегда такая.
— Жаклина! — я осторожно поднял ее голову за подбородок, заставив
смотреть на меня. — Не бойся их. И меня не бойся. Я не такой, как те,
что делали тебе зло. Я увезу тебя отсюда, и тебя больше никто не тронет.
Только скажи, что ты этого хочешь!
Все тот же пустой, бессмысленный взгляд.
— Не говорит она, — ворчливо сообщила высокая. — С того самого дня
и не говорит.
— Жаклина, — я старался говорить как можно мягче, — ну хотя бы
просто кивни. Покажи, что ты меня понимаешь.
Ни малейшей реакции.
Иногда человека можно вывести из транса, просто влепив сильную
пощечину, но ее, конечно, били уже не раз. Я попытался действовать
лаской, погладив ее по щеке, по волосам…
Все с тем же лицом-маской девочка вновь принялась раздеваться.
— Ладно, — я сделал шаг назад, поняв, что здесь уже все бесполезно.
— Нам без нее никак нельзя! — торопливо произнесла хозяйка. -
Мужиков-то в хозяйстве нет, и денег тоже нет. Значит, коса поломается -
кузнецу плати, сруб подлатать надо — плотнику плати… попу за службы
опять же плати… солдатам, как наедут, развлечение подай… только
Жаклиной все село и спасается.
— И поп, значит, такую плату берет? — усмехнулся я без всякого,
впрочем, удивления.
— Берет, — кивнула высокая. — Бьет ее, правда. Блудница, говорит,
грешница… Она исповедаться-то не может, стало быть, все одно
нераскаянная помрет и в пекло отправится. А коли все одно пропащая, чего
жалеть-то…
— А куда ж все ваши мужики делись?
— Которые воюют, а остальных поубивали, — ответила хозяйка. — В тот
самый день в запрошлом годе и поубивали. На солдат на дороге тогда
кто-то засаду сделал, ну, и побили нескольких… а они сюда прискакали,
злющие, как черти. Вы, говорят, изменщики, это из вашего села на нас
набег сделали, оно тут всех ближе! А мы что? Мы ж ни сном, ни духом.
Забот у нас других нет, как на дорогах разбойничать… Но им разве
докажешь? Выходи, говорят, все мужики, от мала до велика, сличать будем.
Ну меня-то бог надоумил Жюля моего в нужнике спрятать, а сынок мой не
захотел, со всеми пошел. Мы ж, говорит, невиновные, чего нам бояться…
ну, молодой — дурной… Ну, согнали всех перед кабаком, и кабатчика
самого тоже, а один из этих, коротышка на лошади, шибздик такой
краснорожий, в Мишеля-бондаря пальцем тычет и орет: вот он, я его узнал!
рябой да бородатый! он в меня стрелял! Ну судите сами, добрый господин -
в любой деревне рябых да бородатых, по крайности, десяток сыщется! А тут
еще, как на грех, у Пауля Плешивого рука-то кровавой тряпкой замотана -
он по пьяному делу дрова рубить вздумал, ну и тяпнул по пальцу… все -
"свежее боевое ранение", других доказательств им уж и не надобно… Ну и
все. Всех мужиков там, перед кабаком, и положили. И со старыми, и с
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
