— А потом мы уехали домой на каникулы, я в сумерках каждый день пробирался на пасеку ее отца. И прятался там. Лежу где-нибудь между ульями, чтоб увидеть, как она идет садом, от колодца к дому. Как стоит на пороге и разговаривает с отцом. Каждый вечер, весь июль. Пока Гаврило Принцип не прикончил Фердинанда.
— Слушай, расскажи, пожалуйста, о лете и о меде. И погромче, чтоб солдаты слышали. Я ужасно люблю мед. По-моему, это самый прекрасный харч в нашей галактике. Тресни мне по шее, Данило. В сумерках, да еще в июле, мед должен дивно пахнуть.
— У воска густой хмельной запах. И ульи удивительно пахнут.
— Пчела вообще изумительное существо. Собственно говоря, это единственное источающее приятный аромат существо во всей нашей галактике. Сколько у него было ульев, у этого отца?
— Должно быть, штук тридцать.
— Вечер полон гудения. Лето гудит.
— Гудит. Гудит, точно огромный город. Самый совершенный в целом мире город.
— В целой галактике.
— И совершенный порядок в вопросах справедливости и долга.
— Пчелы злые.
— Верно, мне однажды довелось видеть, как они расправлялись с какой-то букашкой-таракашкой, которая забралась к ним в улей.
— Значит, они тоже воюют. И убивают тоже.
— Убивают, но по справедливости.
— Они лишены полового инстинкта. Поэтому они совершенны и чисты. И прилежны. Бей меня крепче или говори громче А потом ты забыл сказать еще, что, кроме воска и меда, пахнет и цветочная пыльца.
— Она пахнет приторно и тоже пьяняще. Надо бы сломать эту ветку, Бора, не спи. Давай-ка поборемся. Кровь разогреем.
— Меня теперь снаряду не поднять. И чего ты вскочил, так холоднее и снег посыпался. Бей по шее, по шее. А после полуночи — я тебя. Вот так, лупи…
— Тебе нравится шелковица, Бора?
— Нет. Но я знаю, как она выглядит.
— У моего деда, маминого отца, в Каменице была аллея огромных шелковичных деревьев. Солнце в них застревало. И ты не поверишь, как ветер пройдет по ним, гул поднимается, как на Фрушкагоре, ты меня слышишь? Я радовался, когда ветер гудел и стряхивал с них плоды. Как они шлепались с мягким, сочным звуком. Точно тяжелые капли. Можешь это себе представить?
— Да. Гнилой звук.
— А потом прилетают стаи белых гусей…
— Как в том рассказе из букваря.
— И съедают эти плоды. Клюнут, выпрямят шею, крыльями машут…
— Да. Глупая птица.
— А у моего деда Николы всякий раз в глазах слезы, и он говорит: «Ох, сынок, одно только у меня желание. Хочу я увидеть на этой аллее сербов-освободителей на белых конях». Я так и написал ему в своем прощальном письме: «Деда, отправляюсь я в Сербию, чтоб вернуться к тебе на белом коне».
— Я никогда не видал белого коня.
— Есть такие. Я видал.
— В сказках.
— Если я не сумею приехать к своим на белом коне, ты непременно навести их в Нови-Саде.
— Ладно. Я люблю путешествовать.
— Скажешь, что я был героем, это самое главное. Соври, если не сбудется. Им легче станет…
— При чем тут слова? Ты мне друг.
— Моя мать подарит тебе деревянного конягу. Для твоего сына. В Бачке ничего нет красивее деревянных коней. Чудные пестрые лошадки. Мне дед подарил одного, на нем что-то по-сербски было написано.
— Эй, Данило, да ты сам дрыхнешь. Чего меня не будишь, дуралей?!
— Ты слышал, о чем я рассказывал?
— Конечно. Я тоже люблю лошадей. Это единственное животное в нашей галактике, на которое у меня не поднялась бы рука.
— Стукни меня покрепче, Бора. Сильней, сильней…
— Ты меня стукни. И говори громче. О лошадях, гусях, пчелах, рассказывай…
— Гудит Мален, Бора.
— Гудит галактика, Данило. Великий круг начал свое вращение.
— Не жалей меня.
— И ты меня тоже
5
Генерал Мишич из штаба армии в Больковцах гудел в телефонную трубку:
— Мы потеряли Мален, воевода. Неприятель вышел на Сувоборский гребень.
Воевода Путник из ставки Верховного командования в Крагуеваце отвечал вопросом:
— Что вы предприняли?
Генерал Мишич:
— Я ничего не мог предпринять, Мален занят вчера около шестнадцати часов, а я узнал об этом лишь сегодня около полудня.
Воевода Путник:
— И где мы сейчас находимся, в данный момент?
Генерал Мишич:
— Погибло и пропало без вести более восьмисот человек. Через перевязочные пункты прошло около четырехсот. Двенадцатый полк второй очереди насчитывает шестьсот тридцать человек. В двух батальонах второй очереди осталось менее ста пятидесяти штыков. Недосчитываемся буквально целых рот. Выбиты сплошь все солдаты и офицеры.
Воевода Путник:
— Я вас спрашиваю о наших позициях, Мишич!
Генерал Мишич:
— Левый фланг у меня почти раздроблен. Дыра на западном склоне Сувобора. Я отрезан от соседа, Ужицкой группы.
Воевода Путник:
— Падения Малена я ожидал. Хорошо, что это не произошло неделю назад.
Генерал Мишич:
— Противник неудержимо устремляется в тыл нашей армии. За два дня он сможет дойти до Чачака.
Воевода Путник:
— Конному эскадрону такое под силу на скачках по пересеченной местности. Причем только в сентябре.
Генерал Мишич:
— Я предостерегаю Верховное командование о последствиях. И прошу вас с максимальным тщанием оценить критическое положение Первой армии. Оно тяжелее, чем когда бы то ни было.
Воевода Путник:
— Вы можете сообщить что-нибудь, чего нет в ваших регулярных докладах?
Генерал Мишич:
— События обгоняют наши регулярные доклады, господин воевода. Положение Первой армии меняется каждый час. И быстро ухудшается.
Воевода Путник:
— Я вас слушаю.
Генерал Мишич:
— Мой центр трещит и прогибается вовнутрь. Австрийцы заняли фланги и господствующие вершины, все, что способствует благоприятному продвижению к Сувобору. Они овладели всеми горными проходами. Создали условия для крупных передвижений и маневров. Возможности для нашего перехода в наступление более не существует.
Воевода Путник:
— Я не верил в это наступление, даже когда два дня назад вы увлеченно мне об этом докладывали.
Генерал Мишич:
— А я верил, воевода. Я должен был верить.
Воевода Путник:
— Верьте, но только до фактов, Мишич.
Генерал Мишич:
— Я должен был верить и тогда, когда факты противоречили вере. Я должен верить и сейчас вопреки фактам.
Воевода Путник:
— На таком растянутом фронте, как ваш, в течение минувшей ночи и сегодняшнего дня должно произойти нечто благоприятное для нас. На войне всегда существует какая-то своя злобная справедливость. Какое-то свое жестокое равновесие. Вы меня слышите?
Генерал Мишич:
— Первый и шестой полки применили сегодня в бою штыки и ручные гранаты. Вполне удачно. У солдат возникло чувство ненависти. Нашли в себе силы взглянуть в глаза австрийцам. Это единственно благоприятный факт, имевший место сегодня у меня в армии.
Воевода Путник:
— Вы похвалили полки, столь храбро сражавшиеся?
Генерал Мишич:
— Я выразил им свое одобрение и буду предлагать людей к награждению.
Воевода Путник:
— Я слушаю вас, Мишич.
Генерал Мишич:
— Впервые с тех пор, как я вступил в командование Первой армией, число сдавшихся противнику не превышает числа погибших.
Воевода Путник:
— Значит, люди начинают видеть то единственное, что у нас остается.
Генерал Мишич:
— Я не уверен, что завтра мы сумеем удержать сегодняшние позиции. Поэтому я наметил для всех дивизий направления возможного отступления.
Воевода Путник:
— Немедленно отзовите приказ. Вы обязаны сохранить позиции, на которых находитесь сегодня вечером.
Генерал Мишич:
— Это невозможно, воевода. Из дивизий передают, что под прикрытием тумана в течение всего дня и вечера противник концентрировал войска для атаки. Три корпуса.
Воевода Путник:
— И тем не менее. Оставайтесь там, где стоите.
Генерал Мишич:
— Но в моем распоряжении нет даже батальона армейского резерва, чтобы направить его к Малену и попытаться предотвратить охват левого фланга армии. Непрерывные бои, пересеченная местность, снег и мороз вконец изнурили армию. Горы пожирают ее. А я так надеялся…
Воевода Путник:
— Горы пожирают и армию Потиорека. Его войска также изнуряют пересеченная местность и метели.
Генерал Мишич:
— Но у Потиорека есть сила для победы, а у меня ее не хватает даже для того, чтобы отбиться.
Воевода Путник
— Неужели сегодня ночью я должен доказывать вам, что означало бы для всей нашей обороны отступление Первой армии? Это будет катастрофа. Вам не ясно, Мишич?
