охая, стянул рубаху. Мешковатая кожаная куртка и холщовая рубаха скрывали отнюдь не нежное, юношеское тело. Смешливое, конопатое лицо, Юры вводило в заблуждение. Его покатые, узкие плечи украшали крепко сбитые, мышцы. Руки были жилистыми с такими же некрупными, но резко очерченными бицепсами, что напоминали отшлифованную прибоем крупную, морскую гальку, и даже на вид казались твердыми как камень, а неширокую грудь украшали две покатые плиты грудных мышц, от которых вниз бежала мощеная плиткой дорожка пресса. Тренированное, поджарое тело не имело ни капли лишнего жира и напоминало высеченную из мрамора статую молодого эллинского бога.
Бога, которого било ветром, камнями и секло топором.
На торсе, груди, руках и плечах, были следы от когтей, зубов, клыков, в общем, более десятка безобразных рубцов, самым крупным из которых был нежно розовый шрам на левом боку, где неведомая тварь, когда–то отхватила часть плоти размером с ладонь.
Но не это удивило Марью. В ее лекарской практике довелось повидать охотников на нечисть с куда более изуродованными телами, взять хотя бы наставника парня: Ивана.
Вся спина Юры, была будто вспаханное поле покрыта плотной сетью длинных застарелых рубцов.
– Ты давно с Иваном? – спросила она, разматывая повязку на его плече.
– С тринадцати лет. Сейчас мне девятнадцатый год.
– Вижу нелегко с ним, было, – сухо сказала Марья, думая о шрамах на его спине.
– Поверь, с ним мне было, куда луче, чем без него.
– За что он так с тобой?
– Ты, о чем? – не понял Юра и зашипел от боли, когда она размотала последний виток.
– Каким зверем нужно быть, чтобы так сечь ребенка? – недобро процедила она, темнея лицом. – Я не думала, что он… такой урод.
– Ты с ума сошла? – догадавшись о ее мыслях, выдохнул Юра. – Да, Иван меня порол, но как положено. Как он говорит: как завещано предками, по заднице ремнем. Поверь, уж было за что.
– А спина?
– Это не Иван, – неохотно ответил он, – Это было до того, как он меня купил…
– Купил?
– Купил, выкупил, освободил. Выкупил висельника, прямо из петли. После того как он выложил за меня все что у него было, с меня даже веревку не соизволили снять. Ваня сам вынимал меня, дрожащего от страха, балансирующего на шаткой лавке, что так и норовила уйти из–под ног, из петли. Только с того момента я начал жить.
Я был беспризорником, вором, и чуть не стал убийцей, за что и оказался в петле. Но прежде, выбивая показания, меня секли бичом, и когда я после этого не признал вины, то вырвали все ногти на ногах.
До сих пор не понимаю, что он нашел, во мне: полудохлом от побоев, сопливом пацане.
– Просто пожалел, – вздохнула посветлевшая лицом Марья, ожидая пока засохнет корка на потревоженной ране парня. Рана была зашита на совесть, просто одна из нитей прорвала плоть, что, в общем, было не критично. Оставалось просто обратно наложить повязку. Это все что она в данной ситуации могла.
– Может быть, – улыбнулся подмастерье. – Толку от меня не было, наоборот я прибавил Ване проблем. Сперва он пытался сам залечить мои раны, но во время пыток мне занесли в них какую–то дрянь. Спина сочилась гноем, пальцы на ногах распухли и посинели, у меня был постоянный жар, я был в бреду. Лекарка, к которой он меня привез, сказала, чтобы он купил мне домовину. Парень труп, говорила она, мол, есть, конечно, шанс, но мастеру с дыркой в кармане она ничем не может помочь.
Ваня лес недолюбливает. Нет, даже не так. Он чтит тех, кто в нем обитает. Потому не хочет брать заказы на леших и прочих безобидных сущностей, которые вечно мешают людям загаживать и портить лес. Но тогда он брался за любой заказ. Сутками не вылезал из леса и болот. Он приходил оборванный, усталый, избитый, искусанный, ел, спал и снова уходил на охоту. И так каждый день пока мне не стало лучше, и я не пошел на поправку. После, когда я встал на ноги, он набил морды лесорубам, купцу, что сбывал лес и еще нескольким заказчикам, и только лекарку что его доила, пожалел.
С тех пор, у меня никого на свете нет роднее, чем Иван.
Как ты думаешь, – с улыбкой обратился он к Марье, – может такой человек зверски высечь ребенка?
– Нет, – тихо вздохнула она, села на лавку и погрузилась в мысли. – Ты прости, что я так с тобой… Словом, нервы. Я не знаю, где я, и чего от меня хотят. Приносят еду воду, и ничего не говорят. Правда, в первый день насильно сделали укол, мол, я чем–то отравлена, после еще таблетки какие–то давали. Но зачем это все, и чем я отравлена так и не сказали. От неопределенности с ума сойти можно. Кстати, – она подняла усталый взгляд на Юру, – тебе тоже сделали укол.
– Значит, смерти нам не желают. По крайней мере, пока, – отвечал подмастерье, осматривая голые бетонные стены, на которых не было ничего кроме маленьких вентиляционных отдушин, в которые не просунуть даже головы. Вообще помещение очень напоминало тюремную камеру. Две широких лавки, крепко вмонтированный в стену умывальник, и некогда белый, а теперь покрытый ржавыми разводами нужник. Никаких окон, тусклый свет давала лампа, взятая в пыльный плафон. – Ты действительно была отравлена. Как, впрочем, мы и весь город, – скривил Юра лицо вспоминая облученных бешенных.
– Я так и думала, – вскочила Марья с лавки. – Я подозревала, что это не простая болезнь, только вот не поняла, что это за яд такой?
– Радиация, – ответил подмастерье.
– Что? – не поняла Марья. – Какая? Откуда?
– А откуда здесь электричество? Под нами реактор и судя по всему, он неисправен, ну или что–то в этом роде. Он каким–то образом облучил весь город. Жаль гвардейцев, там наверху. Пока они поймут, что к чему, если поймут вообще…
– Вас ведь будут искать?
– Не будут. Нашей разношерстной банде посоветовали убраться как можно скорей. Знала бы ты, что там наверху творится.
– Так расскажи, – улыбнулась она, – Откуда вы узнали, где я?
– Это все Иван, он неудачно расконтачил кадавра, в общем, ему крепко досталось, думали, не очнется уже, а он очнулся и сразу стал рваться на твои поиски.
Юра в подробностях рассказывал, обо всем, что произошло по дороге, показывал в лицах, то привирал, то опускал неудобные моменты. В конце концов, расходился так, будто рассказывал сказку, и явно переборщил с пафосом:
– Ванька, махая мечом, рубил налево и направо, пока на помощь не подоспели гвардейцы короля, и вместе мы,
