ударила коленом по мошонке, что почувствовала одну из костей таза.
И это сработало.
Лжец внезапно превратился в маленького мальчика, которому на детской площадке какой-то придурок случайно заехал мячиком меж ног. Он упал на колени и, завывая как раненый зверь, сжал в руках свои яички. Его лицо исказилось плачем, но вот из глаз не текли слёзы…потому что глаз не было. Смотря на это, Катя подумала, что никогда не забудет такое зрелище: человек без глаз плачет, а две огромные дыры в его лице пытаются выдавить слёзы, но не могут.
Комнату сотряс ещё один взрыв. С ближайшего стола упал топор, с другого грохотом на пол полетели ножи. Они так заманчиво подмигнули Кате в полёте, что не остались незамеченными.
– Я знаю, какой конец тебе устроить. У тебя слишком, слишком, блять, длинный язык.
Она развернулась и направилась к лежащей у стены металлической цепи. О Лжеце можно было не беспокоиться – теперь он не найдёт дверь без поводыря, а встать в ближайшие две минуты точно не сможет. То, чем он так любил унижать женщин, наконец подвело его самого.
Катя подошла к цепи, взяла её за один конец, подняла и начала наматывать на кулак. Вся кисть была залита кровью, кожа стала красной и мокрой, так что цепь скользила как по маслу. Она приятно звенела – будто сотни адских птиц взлетели клином над какой-нибудь горой и хором запели последнюю песню. Песню, служащую панихидой одному злосчастному ублюдку.
Катя оставила часть цепи свисающей до пола и уже собралась пойти навстречу жалобным мужским стонам, когда её глаза зацепились за зеркало. За отражение в зеркале. Из него смотрело непонятное чучело, которое с большим трудом можно было сравнить с человеком. Весь верх белой майки промок от крови, сквозь ткань выпирали груди и твёрдые, набухшие соски. Волосы на голове слиплись, а лицо… лицо Кати стало лицом урода. Губ не было вовсе, на их месте появились две расквашенные слизистые. Изо рта, меж зубов вытекала кровь. На половине лица исчезла кожа, открылась розовая плоть, но она тут же окрасилась в алый. Если бы Катя сейчас попала в средневековый цирк уродов, то тут же бы стала любимицей публики.
Она увела взгляд от своего отражения, чувствуя, как к глазам подступают слёзы. Позволила себе всхлипнуть и зашагала к Лжецу, таща за собой тонкую металлическую цепь, стелющуюся по полу.
– Ты назвал меня шлюхой. Ты. Назвал. Меня. Шлюхой! – Лжец попытался встать, но сразу рухнул на колени и схватился за промежность. – Знаешь что, сукин ты сын? Я не шлюха. Да, я блядовала, как только выпустилась из школы. Да, меня трахали сразу четверо и я была не против. Но вот что я тебе скажу, сучёныш. – Она обвязала вокруг его шеи цепь и с силой пережала дыхательные пути, продолжая говорить: – В двадцать один год я поняла, что живу неправильно. И я завела семью! Я СТАЛА МАТЕРЬЮ! ЖЕНОЙ! ХОРОШЕЙ ЖЕНОЙ! Я НАЧАЛА ЖИЗНЬ С ЧИСТОГО ЛИСТА И ДАВНО ПЕРЕСТАЛА БЫТЬ ШЛЮХОЙ! ВСЕ МЫ ОШИБАЕМСЯ, СЛЫШИШЬ?! Я ИСПРАВИЛА СВОИ ОШИБКИ, ТАК ЧТО НЕ СМЕЙ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ШЛЮХОЙ! НЕ СМЕЙ!
Катя сняла с шеи цепь и отпрянула от Лжеца как от чего-то противного. Он тут же закашлял, повалился на четвереньки и попытался что-то сказать, но каждое слово, выходившее из его поганого рта, пропадало в кашле. Оно было к лучшему. Если бы этот говноблюй что-то сказал, Катя не задумываясь проломила бы ему череп, прежде чем поняла бы это. Она хотела растянуть его последние минуты жизни, наполнив их такой болью, какая не описывалась ни в одной книге, какую не испытывал ни один человек. Почему?
Потому что он связался с Екатериной Мальцевой.
– Я стала ценить верность, безглазый ты ублюдок. Я смогла стать другой и отпустила прошлое, но ты решил напомнить мне о нём, да? Что ж, я тебя научу отвечать за свои слова.
Она что было силы вдарила Лжецу меж ног и повалила его на землю, превратив в ни на что не годный жалкий мешок из плоти, костей, сухожилий и нервов. Катя взяла левую руку, обмотала цепь вокруг запястья и привязала другой конец к ножке впаянного в стену стола. Если Лжец и попытается вырваться, единственное, чего он добьётся – боли в своих мышцах.
– А вот сейчас мы начинаем третий, финальный раунд. Попробуй угадать, чем он закончится.
В ответ она услышала протяжный стон. Отлично. Катя встала, плюнула Лжецу в лицо (её слюни, смешанные с кровью, плюхнулись в пустые глазницы) и направилась в другой конец комнаты. Уже через несколько секунд вернулась со второй цепью, намотала её на правую кисть и сломала Лжецу два пальца, когда она попытался вывернуть руку. Привязала свободный конец к толстой трубе, вырывавшейся из пола и вгрызавшейся в потолок.
Остались только ноги, но один удар меж них отобьёт всё желание сопротивляться, а если не хватит одного, то Катя разорвёт ему мошонку и будет смотреть на фонтан тёмной крови, наслаждаясь криками и звоном цепей.
Она медленно зашагал к небольшому верстаку, на котором кто-то оставил только-только заточенные ножи. В школе всегда наказывали – причём жёстко, – если после урока технологии ты не убирала инструменты и оставляла их на верстаке. В основном с железом работали мальчики, а девочки занимались шитьём или что-нибудь вязали, но Катя никогда не была обычной девочкой. Ещё с четырнадцати лет она привыкла к запаху металла и правилу: никогда не оставляй инструменты после работы. Но сейчас она была благодарна человеку, который, заточив ножи, решил их никуда не убирать, а оставить здесь, на самом видном месте. Каждый из них заманчиво поблёскивал – и те, что упали на пол, и те, что остались на столе.
Катя взяла небольшой штык-нож военного образца, с деревянной рукоятью, способной прикрепиться к стволу автомата. Взвесила его в руке. Наверняка он был тяжёлым, но из-за пылающего в крови адреналина казался лёгким как пёрышко. Размытые пятна света скользили по лезвию, которое так просто может вспороть кожу! Одно движение рукой, и человек становится уродом. Одно движение рукой, и человек отправляется в ад, куда ему самое место.
– Я написала стих. – Нож подрагивал в трясущейся ладони. Лжец продолжал вопить, связки его ещё не порвались. – Я написала прекрасный стих. Я вновь полюбила мужчину, хорошего мужчину, впервые почувствовала себя счастливой после смерти сына…а ты попытался отобрать мой счастье. – Катя коротко всхлипнула. Сжала деревянную рукоять и не спеша пошла к дрыгающемуся на полу телу, руки которого по разные стороны были привязаны цепями. – Я очистилась от своих грехов, завела семью, стала примерной женой и матерью,
