был поступить корректором в редакцию журнала. Мне казалось, что я могу совместить службу с учением, но эта скучная работа отнимает очень много времени и все планы мои срываются. В редакции часто приходится работать и по ночам. Это трудно. Но если бросить службу, то совсем не на что будет жить. Здесь по крайней мере я получаю хлебный паек по карточке и иногда — керосин. Елена, Дата, да, кажется, и Степан считают, что мне сейчас необходимо служить. Я понимаю, что это вызвано желанием избегнуть лишних расходов. Боятся, чтоб я не обременил их, а будущее мое никого не интересует. Правда, жизнь теперь тяжелая, и невозможно требовать от кого-либо помощи. Но разве тебе не тяжело было вывести в люди троих сыновей, учившихся в Москве, и дать двум из них высшее образование? Так пусть теперь братья, которые уже вошли в жизнь, поддержат меня. Напиши, мама, Степану. Если вы с ним поможете мне, то я сейчас же брошу службу и засяду за книги, день и ночь буду заниматься. Евгению почему-то не понравилось, что я поступил на медицинский факультет, а Степан был против филологического. Одним словом, не хотят, чтобы я пошел по их стопам. В университете же, кроме философского, филологического и медицинского, других факультетов нет. Моего месячного заработка мне едва хватает на хлеб и мелкие расходы. Обувь совсем износилась. Но если я даже и соберу необходимую сумму, то все равно негде достать кожу. Зимнего пальто у меня тоже нет. Придется шить его из одеяла, полученного в армии. Иного выхода нет. Я получаю в месяц девятьсот рублей. Фунт хлеба стоит пятнадцать рублей, — значит, четыреста пятьдесят рублей нужно только на голодный хлебный паек. Если прибавить к этому сахар, табак, то из жалованья ничего не останется. Мне неловко писать тебе о моих «доходах» и «расходах», жаловаться на свою судьбу, подобно нашему карисмеретскому лавочнику, торгующему мелким товаром. Но что поделаешь, когда жизнь стала такой ужасной. Все в городе ходят оборванными и голодными. Дела в Грузии идут из рук вон плохо. Мечты почитателей англичан рассеялись так же скоро, как и поклонников немцев. Из Англии ждали товаров и продовольствия, а получили шиш на постном масле. Товары — это английские сигареты, а продовольствие — австралийские консервы, которыми спекулируют вовсю английские солдаты и которые являются для нас предметом роскоши. И война, о которой ты пишешь, тоже род британской спекуляции.
Жара в Тифлисе страшная, но ничего не поделаешь, выехать из города пока не могу. Работаю, из кожи лезу вон, чтобы только не оставить учение. Университет я окончу, чтобы глупцы не попрекали меня отсутствием диплома. Возможно, жизнь моя скоро совсем изменится, тогда ты не услышишь больше от меня жалоб. Но пока этого еще не случилось. Знай одно: тебе никогда не придется краснеть за своего сына. Трудно, конечно, учиться без поддержки, но я не унываю и не слагаю оружия. Хочу поделиться с тобой радостным для меня событием. Я написал два рассказа — «Аспиндза» и «Аскер». Многим они понравились, и это меня ободряет. Теперь задумал написать еще один рассказ. В нем все будет тебе знакомо, хотя географические названия и имена действующих лиц я заменил вымышленными, за исключением одного — старика Годжаспира, повешенного в Саркойе. Когда кончу, напишу тебе об этом, и если рассказ получится удачным, то это будет для меня большой радостью.
Теперь насчет меня и Нино. Одно время между нами пробежала черная кошка, но теперь наши отношения снова наладились. Я всегда относился к ней серьезно, не обманывал ее, не кривил душой. Если же бывали между нами недоразумения, то во всем виноваты Вардо и Эло. Я понимаю, чего они добиваются. Оказывается, вопрос любви и брака — один из сложнейших в жизни. Мне кажется, я не создан для семейной жизни. Я больше склонен к созерцанию действительности, а не к действиям, направленным на ее переустройство. Не скрою от тебя — я много думаю об этом, но пока эта «философия» окончательно еще не сложилась в моей голове, и поэтому писать о ней больше не буду. Что же касается вина, то кто же, мама, у нас в Грузии не пьет? Не верь сплетням, которые могут дойти до тебя. Помни, ты — моя мать, и я жду от тебя поддержки и сочувствия. У меня никого нет на свете более близкого, чем ты, если не считать Ионы, которому я всегда готов открыть душу, не доверяя ему вместе с тем слепо. Передай ему сердечный привет и прочти мое письмо, а больше никому не показывай. Привет также Майко, Юло, Доментию и Агойя. Скажи Кетуа, что если я не повидаюсь с ней этим летом, то обязательно приеду зимой или весной. Наша спортивная группа выезжает из Тифлиса 20 сентября.
Если мне не удастся заехать в Карисмерети, то приезжай в конце осени в Тифлис. Привези яиц и кукурузной муки.
Умоляю, береги себя, обо мне не беспокойся. Целую тебя много-много раз.
Твой Корнелий».
Корнелий перечитал письмо, вложил его в конверт и надписал адрес. Затем подошел к открытому окну и взглянул на горы. На ближайшем гребне расположилась деревня Цхнеты, окруженная редким леском. Корнелий невольно сравнил его с дремучими лесами, окружающими Зедазени и Саркойю. Он представил себе зеленеющие по склонам гор виноградники, ему представилось даже, что он видит среди них седобородого Годжаспира, поглядывающего на него своими необыкновенными серо-голубыми глазами.
Ветерок, набежавший с Куры, донес запах полевых цветов, горных трав, рыбы и свежемолотой муки и как будто бы запах тлеющего трута. Да, да — тлеющего трута, которым Годжаспир зажигал свою трубку. Он присел к столу, взял ручку и принялся писать рассказ, начинавшийся словами: «Я остановил лошадь у мельницы…»
Он назвал рассказ «Годжаспир».
ВСТРЕЧА
Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Поговорка
1
Работая над рассказом, Корнелий забыл всех — родных, друзей и даже Нино. На службу ходил редко, а дома по шестнадцати часов просиживал над работой. Конец месяца принес ему сразу две радости: рассказ «Годжаспир» он окончил, а два других — «Аспиндза» и «Аскер» — были напечатаны. Критикам правого крыла больше нравилась «Аспиндза», критикам левого — «Аскер».
Молодому автору обещали издать эти рассказы отдельной книжкой. Осмелев, Корнелий предложил издательству включить в книгу и третий рассказ — «Годжаспир». Издатель прочел рукопись.
— Если мы напечатаем этот рассказ, — сказал он при встрече с Корнелием, — то вас объявят большевиком и вышлют из Грузии, а заодно и меня.
