проехал мимо ветеранов с бесстрастным видом и молчаливой решимостью во взоре, и вдруг показался себе робким, почти жалким. Какой смысл рисоваться? Ведь самообладание было показным: только сдерни его и сразу обнажатся скрывающиеся под колючей шкурой многочисленные неудачи, а вся уверенность в себе исчезнет без следа. Ну не глупо ли пытаться спрятать слабость за хвастовством? Оссерк постоянно держался так, будто все взгляды были устремлены лишь на него одного, а окружающие критически оценивали сына Урусандера, с трудом удерживаясь от насмешки; нетрудно представить, о чем шепчутся у него за спиной. Он ничего не добился за свою недолгую жизнь и теперь отчаянно цеплялся за внешний облик, за образ этакого мужественного героя.
Остановившись у крыльца и хмуро глядя на торопившихся к нему конюхов, Оссерк спешился. Он увидел стоявшего у дверей кастеляна Харадегара, который был всего на год или два старше его самого. Быстро поднявшись по ступеням, юноша посмотрел ему в глаза:
– Где мой отец?
– У себя в кабинете, господин.
Оссерк сегодня еще ничего не ел, но он знал, что отец категорически запрещает принимать пищу и даже пить воду поблизости от своих драгоценных свитков. Оссерк поколебался. Если он первым делом отправится обедать, его миссия утратит всю свою важность; но с другой стороны, у него уже в глазах темнело от голода. Пожалуй, можно быстренько перекусить, а потом…
– Он ждет вас, господин, – промолвил Харадегар.
– Хорошо. Скажи на кухне, что я пообедаю сразу после встречи с отцом.
– Конечно, господин.
Оссерк вошел внутрь дома. На нижнем этаже толпились рабочие: каменщики, плотники и их востроглазые подмастерья. В воздухе висела пыль, каменные плиты под ногами были засыпаны опилками и обломками штукатурки от старых фресок, когда-то украшавших каждую стену. Юноше приходилось обходить строителей, их инструменты, мраморные блоки и брусья из редкой древесины, и от этого его настроение становилось лишь еще более мрачным. Добравшись до кабинета, Оссерк громко постучал в дверь и вошел, не дожидаясь приглашения.
Отец стоял над столом для карт, но в облике его не было ничего воинственного, поскольку он склонялся над набором табличек из обожженной глины, а одежда его была запятнана чернилами и высохшими каплями янтарного воска. Урусандер был небрит, а его длинные, с проседью волосы свисали жирными прядями.
Оссерк остановился напротив отца, по другую сторону широкого стола.
– Тебе нужно помыться, – заявил Урусандер, не поднимая глаз.
– Я привез известие от Хунна Раала и командира Калата Хустейна.
Урусандер взглянул на сына:
– От Калата Хустейна? Ты что, был во Внешнем пределе? Зачем Хунн Раал взял тебя туда с собой?
– Мы были в гостях, отец. В обществе Кагамандры Туласа и Илгаста Ренда, а также Шаренас Анхаду.
Урусандер пристально смотрел на него.
– Где же в таком случае сам Раал? Думаю, мне нужно с ним поговорить.
– Он сейчас спешит в Харканас, отец. Пришли страшные известия, вынудившие его отправиться в Цитадель, на аудиенцию к Матери-Тьме. А я решил сообщить новость тебе.
Выражение лица Урусандера посуровело; казалось, он еще больше постарел.
– Рассказывай.
– Возникла новая угроза, отец. Вторжение – из моря Витр.
– Но ведь ничто не выходит из Витра.
– Прежде так оно и было, – ответил Оссерк. – Отец, все настолько серьезно, что Шаренас и Кагамандра вдвоем поехали через равнину Призрачной Судьбы к самому берегу Витра, чтобы выяснить все самим. Хунн Раал доставит известие в Цитадель. Куральду Галейну грозит опасность. Опять.
Урусандер потупил взгляд, но промолчал.
Оссерк подошел ближе к столу, так что потертый край уперся ему в ноги.
– У Матери-Тьмы просто не останется выбора, – сказал он. – Ей снова потребуется легион. Севегг, Рисп и Серап отправились сообщить о случившемся гарнизонам и резерву. Отец, нужно поднять флаг…
Урусандер, разглядывавший глиняные таблички, покачал головой:
– Меня это не интересует.
– Тогда я займу твое место…
– Нет… ты не готов.
– С твоей точки зрения, я никогда не буду готов!
Вместо того чтобы ответить на обвинение сына и развеять самый глубокий из мучивших Оссерка страхов, Урусандер отошел от стола и шагнул к окну позади него.
Оссерк яростно уставился в спину отцу. Ему хотелось смахнуть со стола таблички и швырнуть их на пол, чтобы они разбились, рассыпались в пыль. На мгновение у него возникло желание вонзить отцу нож глубоко между лопаток, прямо в сердце. Но разумеется, он ничего этого не сделал, а лишь стоял, дрожа при мысли о том, что означало молчание Урусандера.
«Да, сын. Так оно и есть: ты никогда не будешь готов».
– Что мне сделать, чтобы убедить тебя в обратном? – дрогнувшим голосом спросил юноша, ненавидя себя за слабость.
Урусандер заложил руки за спину, продолжая смотреть в тусклое стекло.
– Назови мне хоть одну мысль, которая не возникла у тебя слишком поспешно, сынок. Хотя бы одну. – Он на мгновение обернулся, и Оссерк увидел в его глазах грусть. – И я уцеплюсь за нее так, как если бы это была сама скала Анди.
Оссерк непонимающе покачал головой:
– Ты не позволишь своему единственному сыну заслужить хоть чье-то уважение? Даже своих собственных солдат? Но почему? Почему ты так со мной поступаешь?
– А если я сделаю тебя командиром легиона, ты обретешь все то уважение, в котором так нуждаешься?
– Да!
Урусандер снова повернулся к окну, проведя пальцем полосу на хрупком стекле.
– Ты считаешь, что титул и бремя ответственности дадут тебе все то, чего ты так жаждешь? То есть так называемое уважение, о котором ты столько слышал от старых ветеранов и пьяных глупцов, от поэтов и тех, чьи искусные изображения видишь на деревянных панелях, – историков и прочих продажных девок славы?
Опасаясь за душевное здоровье отца, Оссерк попытался вернуть его в реальный мир, где требовалось обсудить насущные вопросы.
– Отец, пожалуйста, послушай. Матерь-Тьма призовет тебя…
– Нисколько не сомневаюсь. – Когда Урусандер снова взглянул на Оссерка, взгляд его был полон боли. – На место твоей слабости придет сила, а на место силы – несгибаемая уверенность в себе. Сомнения утонут, смирение падет в грязь с перерезанным горлом, со всех сторон тебе будут отдавать честь и прислушиваться к каждому твоему слову: окружающим придется это делать, поскольку их жизни будут в твоих руках, Оссерк. Не только твоих солдат, но и всего Куральда Галейна. Каждого мужчины и каждой женщины. Каждого ребенка. Ты хоть это понимаешь?
– Думаешь, я боюсь? Вовсе нет, отец.
– Знаю, но лучше бы ты боялся. Дрожал от ужаса.
– Хочешь, чтобы я замирал, как заяц под тенью ястреба?
– Честно говоря, я бы предпочел, чтобы ты испугался, Оссерк. Прямо здесь и сейчас, стоя передо
