книгу «Трагедия Франции». Вместе со статьями ряда других писателей и журналистов из Франции и Великобритании ее текст вошел в уже упоминавшийся сборник «О тех, кто предал Францию».
Описывая «исход» бельгийского населения в мае 1940 г., Моруа утверждает, что везде (и во Франции тоже) он начинался по одной и той же схеме: сначала представителями «пятой колонны» (нацистской агентуры в различных странах, помогавшей их захвату немецкими войсками) пускался слух о жестокостях приближавшихся немецких войск, и звучал призыв «немедленно уезжать». Население слушало этих людей, чьи слова совпадали с тревожными слухами: «Целые поселения, охваченные паникой, обращались в бегство вместе со своими пасторами, бургомистрами и местными чиновниками в полном составе. Дороги были забиты беженцами. Впереди двигались автомобили состоятельных людей, управляемые шоферами в элегантной ливрейной форме, за ними следовали машины попроще, владельцы которых сами сидели за рулем, – обычно сверху к машине привязывали матрац, – дальше тянулись крестьянские повозки, нагруженные целыми семьями, а позади катили отряды, батальоны, полчища велосипедистов»[1562].
«Исход» усилился после известия о скорой сдаче Парижа. Уже в начале июня паника охватила парижан после первой и, как оказалось, единственной бомбежки города 3-го числа [1563]. Именно она привела к началу эвакуации правительственных учреждений, а за ней последовал ожидаемый «исход богатых», направлявшихся или в свои замки на юге страны, или на границу с Испанией, чтобы оттуда эмигрировать в США. К. К. Парчевский пишет, что вслед за обеспеченными горожанами Париж покинули средние слои и семьи рабочих. Вскоре «исход» из Парижа принял стихийный характер, а затем превратился «в паническое бегство куда попало»: 10 июня «поток беженцев принял характер сплошной лавины. Казалось, уходит весь многомиллионный город с окрестностями. Автомобилей было меньше, и они были похуже, иногда старые рыдваны двадцатилетней давности. За ними мелькали подводы, старинные кабриолеты, экипажи, давно вышедшие из употребления извозчичьи пролетки, наконец тысячи и тысячи велосипедистов парных и одиночных с привязанными сзади тележками с багажом, и на них мужчины, женщины, мальчики, девочки. Шли и пешком, таща за собой детские коляски с вещами или нагруженные всяким добром тачки и ручные тележки.»[1564]. По свидетельству В. А. Костицына, 12 июня в городе царила «атмосфера паники, уже виденная в предыдущие дни, но достигшая максимума. Все улицы, идущие к югу, наполнены бегущими.»[1565].
Грустное описание Парижа середины июня 1940 г. дает в своей книге «Берлинский дневник» (опубликован в США в 1941 г.) У. Ширер, американский журналист газеты «Нью-Йорк Херальд Трибьюн», работавший в Германии и посетивший столицу Франции в момент смены ее правительства, новый состав которого возглавил маршал Петэн, и подписания перемирия с Германией 22 июня. «Первый шок», пережитый Ширером после его возвращения в Париж, был связан с непривычным для него видом города: «Улицы абсолютно пустынны, магазины закрыты, жалюзи на всех витринах опущены… И все исчезли – хозяева [многочисленных кафе – авт.], гарсоны, посетители». Американский журналист признается: «Впервые в моей жизни там [на площади Оперы – авт.] не было автомобильной пробки, не было и французских полицейских, без толку орущих на водителей застрявших в пробке машин. Фасад здания Оперы закрыт мешками с песком»[1566]. В дневнике он приводит свидетельство своей коллеги из газеты «Ивнинг Пост» Б. Демари, приехавшей в город раньше него. «Демари говорит, – записал Ширер 17 июня 1940 г., – что паника в Париже была невообразимая. Все голову потеряли. Правительство не давало никаких распоряжений. Людям велели бежать, и по меньшей мере три из пяти миллионов человек бежали, бежали без вещей, бежали в буквальном смысле этого слова, на своих ногах, на юг. Кажется, парижане действительно поверили, что немцы будут насиловать женщин и еще хуже обойдутся с мужчинами. Они слышали фантастические истории о том, что происходило, когда немцы оккупировали какой-то город. Те, кто остался, весьма удивлены корректным поведением [немецкой – авт.] армии – пока»[1567].
В Париже и его окрестностях быстро исчезли хлеб и мясо, так как их подвоз прекратился. У булочных и мясных лавок, рассказывает А. Н. Рубакин, выстраивались огромные очереди беженцев, многие из которых не ели 2–3 дня; «по дороге уже ничего нельзя было достать, а из Парижа, [убегая – авт.] в панике, они не захватили провизии». Парижский «исход» он сравнивает с «гигантской живой змеей», чей «хвост еще тащится неподалеку от Парижа, а голова уже достигла центра Франции»[1568].
Уильям Ширер (работает на печатной машинке, слева) в Компьене в день заключения перемирия, 22 июня 1940 г. На заднем плане – здание павильона, в котором хранился штабной вагон Фоша.
Источник: Wikimedia Commons
Французский историк Р. Ремон, семья которого пережила это массовое бегство из Парижа, объясняет его причины: «Как можно было оставаться, когда не было ни власти, ни врачей, ни торговцев, ни булочников. Отъезды влекли за собой новые отъезды; движение стало неудержимо заразительным»[1569]. К. К. Парчевский пишет, что уходили все – соседи, близкие, и человек говорил себе: «Значит и я не должен оставаться». Люди уже ни о чем не рассуждали, среди них находились сильные и молодые, которые могли бы защищать Париж, где по-прежнему сохранялось немало оружия. Но «о самозащите никто не думал, лишь бы уйти, скрыться, а там будь что будет»[1570]. По свидетельству Ремона, «в одном Парижском районе насчитывали 2 миллиона тех, кто уехал до прихода немцев»[1571]. Французский историк-коммунист Ж. Виллар также указывает на «великое множество людей и машин», сквозь которые пробивался «правительственный кортеж»: президент республики, председатели обеих палат, глава правительства и министры, главнокомандующий и его ставка – все мчались на юг[1572].
«По самым осторожным подсчетам, – отмечает В. П. Смирнов, – не менее 10 млн. человек, четвертая часть всего французского населения, бродили по дорогам» [1573]. В другой своей книге «Две войны – одна победа» он также описывает ужас, который двигал людьми: «С детьми и пожитками.[они – авт.] хлынули на дороги, смешались с войсками, мешая их продвижению. Немецкие самолеты забрасывали эти беспорядочно бегущие толпы бомбами, расстреливали из пулеметов»[1574]. Английский историк Эндрю Напп в своем исследовании приводит данные о количестве бомбардировок и жертв среди местного гражданского населения: более 3200 французов погибло в ходе панического массового бегства на дорогах Франции от налетов немецкой авиации[1575]. Современные ученые также дают впечатляющие цифры участников «исхода»: «ошеломляющая по численности миграция – 8 млн. человек»[1576] (Ж.-П. Азема); «5–6, может быть, 8 млн. людей, бросивших свое жилье и не знавших, куда идти»[1577] (Р. Ремон).
Все участники и исследователи «исхода» подчеркивают одну из главных его составляющих – страх:
