обороняться. Французский историк М. Ферро, будучи в это время подростком и участником массового бегства населения на юг, вспоминал: «Июнь 1940-го, дороги Франции. Разгром неописуем, французские армии разбиты или окружены. Париж занят немцами. Министры и правительство эвакуированы и рассеяны; они измотаны и утратили последнюю надежду. Население равнодушно смотрит, как в беспорядке движется отступающая армия. И все это сопровождается бешенным воем несущихся к земле “юнкерсов”.»[1538].
Другой непосредственный свидетель массового бегства французов, спасавшихся от наступавших германских армий, генерал де Голль в «Военных мемуарах» так описывал массовый «исход»: «Повсюду были заметны признаки беспорядка и паники. Повсюду войсковые части вперемешку с беженцами отходили на юг. Дорога была настолько загромождена, что моя скромная машина вынуждена была целый час простоять около Мери [де Голль направлялся в Бриар – авт.]. Необычный туман, которые многие принимали за газовое облако, усугублял тревожное состояние беспорядочной толпы военных, напоминавшей бегущее стадо»[1539]. Британский журналист Гордон Уотерфилд, корреспондент агенства «Рейтер» при французской армии, в публикации «Что произошло во Франции», описывает свои впечатления от увиденного им на дорогах Франции 14 мая 1940 г. По его словам, «на всём протяжении 50 миль пути мы видели печальные вереницы беженцев из Голландии, Бельгии, Люксембурга и пограничных районов Франции. Среди них были старики, которые проделали этот путь в 1914 году; некоторые из них помнили даже вторжение 1870 года, когда Наполеон III был разбит под Седаном.»[1540]. А известный французский журналист Андре Жеро, носивший псевдоним Пертинакс, указывал на плачевное состояние «союзных армий», которые в мае 1940 г. «были захлёснуты океаном беженцев и дезорганизованных войсковых частей и едва могли продвигаться»[1541]. Так «битва за Францию» привела к великому «исходу».
Свидетели и участники «исхода» мая-июня 1940 г. дают исследователю интересные материалы для анализа и характеристики этого феномена. А. Н. Рубакин, доктор медицинских наук, долгое время живший и работавший во Франции, пережил падение Третьей республики и трагические годы оккупационного режима. В своих мемуарах «В водовороте событий» (1960 г.) он указывает, что первым проявлением «исхода» явилось переселение многих, обычно хорошо обеспеченных, парижан в провинцию еще осенью 1939 г., вскоре после вступления Франции во Вторую мировую войну. Однако, отмечает А. Н. Рубакин, «в деревне» парижане скучали, местные жители их не понимали и не принимали свойственный горожанам образ жизни. Автор добавляет: «Все течение жизни нарушилось». Тогда никто не предполагал, что через восемь месяцев «новый, небывалый поток беженцев захлестнет всю страну, втянув в себя и местных жителей»[1542]. Но постепенно парижане начали возвращаться в столицу, хотя все понимали, что «странная война» «не может длиться вечно» и закончится или примирением с Германией, или началом настоящих боевых действий. «Глухое беспокойство охватывало постепенно всю деревню, а затем и всю Францию. В делах наблюдался полный застой: военная промышленность – и та работала только вполовину своей мощности, а может быть, и того меньше. С военных заводов рабочих даже отпускали в деревню. А весной 1940 г. стали отпускать с фронта и солдат в длительные отпуска. Все это наводило на мысль, что война может кончиться и без борьбы.» – пишет А. Н. Рубакин. Тем большим потрясением стали события мая-июня. «Внезапность катастрофы привела всех нас в состояние оцепенения, – признается в своих «Мемуарах» известный французский философ Раймон Арон, имея в виду неожиданное наступление Вермахта и его последствия [1543]. Об «обстановке всеобщей растерянности и упадка духа» упоминает в статье о французском движении Сопротивления ведущий отечественный франковед П. П. Черкасов[1544].
Бельгийские беженцы на дороге Брюссель – Лувен, май 1940 г.
Источник: Wikimedia Commons
Массовое бегство людей началось после 10 мая: его «спусковой механизм» был приведен в действие бельгийцами, перебиравшимися в соседние с ними французские департаменты[1545]. Андре Симон пишет о «потоке беженцев – голландских, бельгийских, французских», который «устремился через столицу. Слухи, неизвестно откуда взявшиеся, распространялись, словно пожар. В министерстве иностранных дел на Кэ д’Орсэ уже начали однажды жечь архивы – верховное командование по телефону сообщило, что германская бронетанковая колонна будет в Париже через несколько часов. Этого не случилось. Германские войска заканчивали в это время бои во Фландрии» [1546].
«Исход» продолжился новыми волнами беженцев, которые увеличивались по мере получения известий об отступлении французских армий, особенно после их разгрома на Сомме и Эне и решения правительства Рейно оставить Париж, объявив его «свободным городом» (11 июня). Как пишет В. А. Костицын, советский ученый-математик и астрофизик, не захотевший вернуться со своей семьей в СССР после окончания научной стажировки во Франции в 1929 г., после оккупации страны – активный участник движения Сопротивления, уже со второй половины мая 1940 г. каждый день «уносил какую-нибудь надежду и приносил какую-нибудь гадость. Всегда со страхом мы слушали по радио голос Paul Reynaud, сообщавшего что-нибудь совершенно неожиданное… Торжественное молебствие святой Женевьевы на Parvis de Notre Dame [в Париже – авт.] с участием Daladier и других министров, атеистов и антиклерикалов, показывало, что, действительно, сопротивление кончено, хребет перебит и настали последние времена»[1547]. По свидетельству участников событий В. А. Костицына, К. К. Парчевского, А. Н. Рубакина и французского полковника А. Уийона, пережившего «исход» ребенком, после 10 мая бегство французов на юг страны приобрело массовых характер. К 10 июня «людской поток превратился в настоящую реку», а к середине месяца «исход стал всеобщим» [1548].
А. Симон, покинувший Париж 11 июня и переехавший вслед за правительством в Тур, так описывал свое путешествие: «Наша маленькая машина ползла со скоростью десяти миль в час в сплошном потоке автомобилей, автобусов, грузовиков, велосипедов и повозок. Мы уже не обращали внимания на бесконечные остановки. Мы не находили слов для ответа, когда встревоженные крестьяне спрашивали нас: “Что же будет?”. Мы не знали, где были немцы и где была французская армия, да и существовала ли она ещё. Мы добрались до Тура через шестнадцать часов. Улицы новой столицы были полны беженцев. В гостиницах было невозможно получить комнату. В городе невозможно было достать еду. Мы ночевали в машине.»[1549]. Британский журналист Г. Уотерфилд практически теми же словами охарактеризовал обстановку в Бордо, куда он приехал со своими коллегами в середине июня: «Бордо, как мы и ожидали, производил гнетущее впечатление. Все дома были переполнены, люди спали на полу. Городские площади было загромождены автомобилями; счастливцы, имевшие машину, в ней ночевали; остальные довольствовались мостовой. К югу от Луары насчитывалось уже около 7 млн. беженцев; через 2–3 недели там уже скопились 10 млн. беженцев, свыше миллиона демобилизованных солдат и столько же французских военнопленных, отпущенных немцами»[1550]. Однако
