порабощению, а точнее – к глумлению над нациями, к лишению всякого достоинства человека побежденной страны»[1522].
С точки зрения всех этих людей поражение Франции ничего принципиально не изменило в сути войны: коль скоро она была справедливой, общенародной, антинацистской, следовало всеми доступными средствам ее продолжить. Из этой логики вытекала необходимость переезда правительства в Северную Африку, поддержанная частью политической элиты и взятая на вооружение де Голлем и его организацией «Свободная Франция» (основана в Лондоне после переезда туда опального генерала 17 июня 1940 г.). Отказ от сотрудничества с врагом проявился и в импульсивном поведении будущего голлиста Э. Мишле, распространявшего в день подписания перемирия листовку, которая призывала продолжить борьбу и цитировала слова известного французского философа начала ХХ в. Шарля Пеги: «Тот, кто отказывается считать себя побежденным, всегда прав»[1523].
Флаг голлистского движения «Свободная Франция» (с 1943 г. – «Сражающаяся Франция»).
Источник: Wikimedia Commons
Неприятие перемирия с врагом, желание сохранить свободу и независимость своей родины вызвали к жизни движение Сопротивления как «реакцию антифашистских сил на действия оккупационных властей и местных коллаборационистов»[1524]. Его участники – независимо от их политических взглядов – боролись за освобождение Франции от иностранных поработителей и их пособников, ликвидацию навязанных оккупантами нацистских порядков, восстановление суверенитета, свободы и демократии. «Свою» Францию они противопоставляли петэновскому профашистскому государственному устройству, перечеркнувшему национальные республиканские традиции страны.
Разный смысл вкладывали пораженцы и их противники и в понятие нации. Петэн, исходя из «почвенной концепции» (французом считается тот, кто родился и долго живет во Франции) [1525], утверждал, что «душу нации» способно спасти только правительство, находившееся на земле своей родины. Об этой убежденности маршала вспоминал де Голль в беседе со своим адъютантом Клодом Ги: «Петэн никогда не был способен представить, что можно сделать что-то другое, чем оставаться в [завоеванной – авт.] Франции»[1526]. При этом Петэн в многочисленных высказываниях ловко ссылался то на традицию революции 1789 г., враждебную к эмигрантам, то на концепцию лидера французского «интегрального национализма», монархиста Ш. Морраса. Последний противопоставлял реализм национального интереса химерическим крестовым походам для достижения неких общечеловеческих целей[1527]. «Другое видение нации, не менее озабоченное спасением души Франции»,[1528] идентифицировало ее с многовековыми культурными ценностями, которые представители нации распространяют повсюду. Это означало, что нация находится не только в границах государственной территории, она везде, где живут и действуют, соответственно ее традициям, французы. Следовательно, и за пределами континентальной Франции они могли и должны бороться за ее суверенитет и свободу – главные политические ценности Третьей республики, попранные нацистами. Н. Танзе утверждает, что «первой мотивацией голлистского сопротивления являлись не победа и восстановление Республики. Это – сама Франция. Следовало сделать так, чтобы Франция, исчезнувшая там, где она была, то есть на национальной территории, стала Францией в другом месте»[1529]. По словам де Голля, «Франция переместилась: она была в Лондоне, затем в Алжире, с теми, кто сражался в Африке или на континенте, ее не было в Виши»[1530].
Вышеизложенные различия в понимании важных политико-культурных основ французской государственности, естественно, обострились после подписания перемирия и включения Франции в орбиту германского влияния. Политический класс был расколот, привычные политические «семьи» в лице партийных группировок фактически перестали существовать, многие, казалось бы, непререкаемые идеологические установки выглядели устаревшими. Политическое размежевание усилилось после того, как были опубликованы условия перемирия. Даже те интеллектуалы и политики, которые поддержали в мае 1940 г. решение Рейно призвать Петэна «для укрепления духа нации и ее решимости продолжить борьбу»[1531], а в июне одобрили шаги «маршала победы 1914 г.» по заключению унизительного договора с нацистской Германией «для спасения французского народа», крайне негативно восприняли согласие Петэна на требование руководства Третьего Рейха вернуть в Германию всех несогласных с режимом немцев, укрывшихся во Франции и доверившихся правительству Третьей республики. По мнению Р. Ремона, «эта неслыханная уступка оставила несмываемое пятно на чести Франции, а тщательное выполнение [этого условия – авт.] французской администрацией стоило жизни многим противникам Третьего Рейха»[1532].
Объявив о перемирии с врагом как пути спасения Франции и нации, Петэн, по словам историка Д. Кальдерона, «предвещал время [их – авт.] “возрождения”», которое очень быстро превратилось в «национальную революцию»[1533]. Ту же мысль о трансформации французского политического режима проводит в своем исследовании В. А. Дубищев: «Принципиально важно то, что перемирие было подписано французским государством, которое продолжало существовать и после его подписания – сохранилось правительство, дипломатическая деятельность на уровне послов, сохранились флот, войска, частично территория метрополии и колонии. То есть, Третья республика продолжала существовать и эволюционировала в рамках парламентской процедуры к авторитарному государству» [1534]. Оно складывалось в летние месяцы 1940 г. на осколках парламентской демократии, дискредитированной военным поражением Франции, впитывая в себя национальное унижение, чувства неуверенности, растерянности и страха миллионов французов за свою жизнь, за близких, за страну. Еще сильнее и острее эти чувства проявились в ходе массового бегства населения от армий захватчиков в неоккупированные регионы Франции. Начался так называемый «исход».
Глава X
«Исход»: проблема массового бегства гражданского населения в мае-июне 1940 г. и его последствия
Одной из первых научных публикаций о массовом передвижении на юг гражданского населения, спасавшегося от армий Вермахта, со всеми сложностями и трагедиями, которые были присущи этому явлению, стала публикация французского историка Ж. Видалянка «Исход мая-июня 1940 г.»[1535], вышедшая в свет в 1957 г. «Исход» превратился в нарицательное имя страданий, страхов и отчаянья тех людей, которые были вынуждены покинуть свой кров и скитаться по дорогам Франции в поисках убежища от врага, неожиданно быстро захватывавшего один за другим регионы страны. С. Берстайн и П. Мильза характеризовали «исход» как «бегство потерявшего голову населения на юг, чтобы избежать немецкого окружения», и справедливо назвали его «еще одним аспектом [помимо военного поражения армии – авт.] разгрома Франции»[1536]. По свидетельству пережившего «исход» и участвовавшего в нем К. К. Парчевского, невозможно было себе представить, чтобы Франция сдалась без боя[1537]; люди считали, что лучше переждать отступление французских армий «со своими», чем в занятом неприятелем городе, где наступят голод, лишения, жестокости. Французы верили, что скоро все наладится, и значительно хуже оказаться в плену, на оккупированной территории, учитывая запечатленные в коллективной памяти картины насилия и бесчинств врага в северо-восточных департаментах Франции в 1914–1918 гг.
Это беспорядочное массовое бегство сопровождалось расстройством железнодорожной системы, загруженностью дорог отступавшими войсками и военной техникой, страшными слухами и часто ложными новостями, наконец, все возраставшей паникой от рейдов немецких и итальянских самолетов, которые с непонятной периодичностью и жестокостью беспрепятственно расстреливали людей, не способных ни укрыться от снарядов, ни
