в 20-х числах июня «исход», превративший французское военное поражение в крушение, прекратился.
Немецкий полевой хирург Питер Бамм, участвовавший во французской кампании, а затем в войне против СССР, так описывал последние дни «исхода»: «Я вспомнил беженцев, которые в 1940 г. убегали по дорогам Франции от наступавших немецких войск. Между Сеной и Луарой они были остановлены немецкой армией. Я был поражен контрастом между поведением крестьян, которые со спокойным достоинством ехали в своих громадных повозках, захватив с собой цыплят, скот и собак, и беспомощностью горожан, толкавших перед собой детские коляски, забитые доверху всяким скарбом, или печально сидевших в перегруженных машинах, у которых кончилось горючее. Но тогда всем больным мы оказали помощь. К тому же стояло лето. В конечном итоге все они вернулись домой» [1551]. А. Н. Рубакин также свидетельствует о том, что «исход» прекратился довольно быстро. Это произошло после объявления перемирия с немцами: «беженцы постепенно куда-то исчезли, а поток автомобилей вообще прекратился с тех пор, как прошел слух, что война окончена»[1552].
Эти сведения совпадают с рассказом лидера французской коммунистической партии, видного участника внутреннего движения Сопротивления, с 1944 г. министра военной и гражданской авиации во Временном правительстве де Голля Фернана Гренье. Как и другие его коллеги-коммунисты, по закону от 21 января 1940 г. он лишился своего парламентского мандата, а через месяц – мандата муниципального советника в городе Сен-Дени. После начала немецкого наступления Гренье сражался в саперном батальоне на востоке страны и являлся свидетелем массового бегства населения от немецких оккупантов. В своей книге «Это было так.» он ярко описывал «исход» французов после вступления немцев в Париж и прорыва немецких дивизий к Лиону и Бордо. Первоначально это был «нескончаемый поток людей, бежавших от нашествия», который перемешивался с «нашей армией, находившейся в состоянии полной дезорганизации». Местные крестьяне-савойцы «безмолвно смотрели на это деморализующее зрелище: дети, взгромоздившиеся как куры на насесте на деревенские телеги; офицеры, которые убегали в ситроенах и пежо, заваленных их личными вещами; беспорядочное бегство полностью перемешавшихся между собой армий, вся эта толпа гражданских и военных с осунувшимися от бессонницы лицами. Мелкий, частый, безжалостный дождь только добавлял безысходности».
Однако, подчеркивает Ф. Гренье, приблизительно через неделю после оккупации немцами Парижа машины и велосипедисты стали появляться все реже, поток людей резко сократился, хотя военные действия (скорее одиночные небольшие операции) продолжались[1553]. По справедливому мнению К.К. Парчевского, конец «исхода» объяснялся простым и понятным фактом прекращения войны после подписания перемирия 22 июня и желанием людей обрести покой и стабильность. Полагая, что главные мотивы бегства сводились к «эмоциональным и личным», он объясняет на примере поведения жителей столицы, почему сразу после подписания перемирия с Германией они возвратились обратно: на «немедленное возвращение парижан [повлияло то, что – авт.] немцы засели в Париже всерьез и надолго, перемирие заключено и борьбы больше не будет», как и жестокостей в отношении мирного населения [1554].
Какие же аспекты «исхода» привлекают внимание исследователей этого феномена и что в своих воспоминаниях в первую очередь выделяют его современники? Речь идет (по мере частоты упоминаний) о физических тяготах и психологическом состоянии бежавшего населения, об организации государственными службами его эвакуации, об отношении французов-беженцев к шагам правительства Третьей республики по выходу из национального кризиса, сложившегося летом 1940 г.
Описывая так называемую «бытовую» сторону «исхода», все отмечают, что эта «индивидуальная миграция» женщин, детей, стариков – пешком, на велосипедах, редко на автомобилях – стала кошмаром как для беженцев, так и для тех городов, городков и деревень, которые их принимали. Они, по словам Ж.-П. Азема, «превратились в одно огромное место ночевки, где скопились изнуренные, жаждущие и дезорганизованные толпы. Они были перенаселены. Например, в Лиможе насчитывалось 200 тыс. беженцев, блуждавших по его улицам»[1555]. Свидетель «исхода» Р. Арон вспоминает «тысячи и тысячи смешавшихся друг с другом мирных жителей и военных, автомобили богачей и двуколки крестьян, нескончаемый людской поток на дорогах Франции, народ, бредущий рядом с солдатами побежденной армии.» [1556]. Полковник А. Уийон также описывает в своих мемуарах, как отдельные семьи и группы людей, нагруженные нехитрым скарбом (семья Уийона из четырех человек взяла с собой деньги, тачку, детскую коляску, пять чемоданов, постельное белье, скрипку старшего брата и два велосипеда)[1557], покидали Бельгию и северные департаменты Франции, формируя колонны беженцев. Под обстрелом немецких самолетов они пытались быстрее добраться до южных регионов страны. Многие баулы оказались изрешеченными выстрелами из пулемета, пропадали вещи, терялись члены семей: муравейник людей на вокзале штурмовал редкие поезда южного направления.
Прибыв в Ле-Ман, родные Уийона и присоединившиеся к ним соседи по их родному городу Шарму в департаменте Эн на востоке Франции столкнулись с проблемой ночевки. Семье пришлось ночевать в поезде, а рядом находились убитые и раненые в результате бомбежки другого поезда, попавшего под обстрел недалеко от Ле-Мана. Люди были сражены усталостью, недоеданием и страхом. На следующий день, 20 мая, для переезда в город Лаваль родным А. Уийона пришлось пережить тяжелые минуты: отправка в Ле-Мане вылилась в «настоящий мятеж, поезд был взят штурмом, как спасательные лодки на “Титанике”, за которые боролись потерпевшие кораблекрушение…»[1558]. В итоге Уийоны нашли прибежище в маленьком городке в 21 км от Лаваля, где «мэр распределил беженцев по семьям», и им досталось помещение бывшей прачечной в одной из местных ферм[1559].
В мемуарах Уийона содержатся страшные сцены воздушных налетов на колонны беженцев, описание голода, беспомощности убегавших от линии фронта, но также показана самоотверженность французских солдат, спасавших от пуль и голодной смерти беженцев. Ф. Гренье вспоминает, как командир их подразделения поручил солдатам организовать охрану людей на дороге, по которой они убегали от опасностей войны. По его словам, «приходилось работать 18 часов в сутки, чтобы упорядочить этот человеческий поток, что-то посоветовать людям, направить их на равнинную местность. Вне службы мы помогали поварам безостановочно раздавать кофе или горячий суп тем людям, которые ненадолго останавливались. Измученные, без какой-либо мысли в голове, с лицом пепельного цвета, мы действовали как автоматы»[1560].
По воспоминаниям А. Н. Рубакина, со второй половины мая начался новый наплыв беженцев. «Они приезжали на поездах, на машинах, растекались по департаменту [Луара – авт.], предлагали крестьянам любую цену за квартиру. Ясно было, что они не верили в то, что вторгнувшиеся армии дойдут до Луары. Все местные гостиницы были переполнены, не хватало мяса, хлеба, жиров»[1561]. Французский писатель Андре Моруа, воевавший против немцев в звании капитана французской армии, вскоре после поражения опубликовал в Нью-Йорке на английском языке небольшую
