равно люблю ее. Она очень старается. Это мило, тупо и грустно одновременно. Вот бы она угомонилась и поняла, что я скорее умру, отрываясь на полную, чем проваляюсь в койке сколько мне там еще остается. Мама запрещает говорить о смерти, боится, что Либби испугается, но… черт! Это страшно, но в том и ПРЕЛЕСТЬ. Конечно, тупой аргумент в пользу пирсинга в языке, хотя я и сказала, что идея моя, а не Джоша.
Кэтрин понравилась бы Нико. О боже, с отвращением подумала Либби, Нико точно попытался бы затащить Кэтрин в постель. Либби скривилась, уняла страх и продолжила читать, скользя по строчкам пальцем и оплакивая потерю. Следуя за писаниной Кэтрин до последней страницы.
Мне самой фигово гнать тут на Либби, потому что она просто ребенок и ничего не знает. Мама слишком занята тревогами обо мне, и никто даже не думает о Либби, а ведь она может вырасти наркоманкой. Боже, как представлю…
До последних слов Кэтрин оставалось еще несколько строчек. Либби сделала дрожащий вдох. Хотелось сохранить их, посмаковать. Позволить им стать прощанием, как во сне, когда сворачиваешь за угол и… и все, дорога кончается. Отпустить Кэтрин, дать ей исчезнуть.
У тебя нет половинки, сказала Либби, успокаивая себя. Выдохнула, готовясь дочитать послание сестры.
Короче, если по-честному, то я люблю ее, просто она хочет, чтобы все было хорошо, даже если это нереально. Как-нибудь она все поймет, а сейчас я не буду ее кошмарить. Ни за что. Постараюсь, очень, хотя это гемор. О, и еще, писать такое ЗАПАДЛО, конечно, только, чесслово, челка у нее просто пипец.
В тишине сестриной комнаты Либби Роудс рассмеялась, а потом заплакала.
Париса
Когда все было кончено, она сама не заметила, как перенеслась в особняк. Она чего-то ждала. Чего – сама не понимала. Импульса, наверное. Желания оказаться где-нибудь в другом месте или непреодолимой потребности бежать. И без того, и без другого она себе жизни не представляла, но сейчас они, ее привычные инстинкты к миграции, исчезли. Она всегда была новой версией самой, постоянно перемещаясь дальше по ступеням личной эволюции, которые, как ей казалось, повторяли друг друга. Чем теперь заняться? Сами собой пришли обычные ответы: тратить деньги, заниматься сексом и в конце концов умереть. Как удручающе, к тому же она всем этим уже пресытилась. Повезло, подумала Париса, что нет какой-то квоты на человеческую грусть, типа ведра, в которое выше краев ничего не влезет. Если уж любовь не знает конца, то и боль тоже, и скорбь. Она всегда могла усилить их, как и негодование, обиду на жизнь, которая научила ее только страдать и тянуть лямку.
Она стала замечать кое-что в доме. Нужно было пополнить запасы продуктов на кухне. В библиотеке – прибраться. Комнаты – освободить и освежить; вещи, которые остались от прежних постояльцев, – сплавить, пока не пришло новое поколение. К тому же со дня на день явится Нотазай, и обстановку там, где прежде жили они вшестером, изменят. Все шло по-прежнему, не останавливаясь, кто-то продолжит гибнуть за чужую алчность, страдать во имя чьего-то бога. Знаний все так же будут жаждать, власть захватывать, а права – попирать. Дом продолжит тянуть силы из своих обитателей, поддерживая собственный симбиоз, укрепляя разум, становясь живыми ответами, потому что ему задавали вопросы от всей души.
Едва узнав о смерти Атласа Блэйкли, Каллум подумал: «Вот и все?»
Трактовать его мысль можно было по-разному.
Например: «Человек, которому я приписывал такое могущество, взял и умер без моего ведома, будто его вовсе и не было?»
Или так: «Хранитель Общества владел ключом от всех секретов, но оказался обычным человеком со смертными ограничениями?»
Или: «Значит, игра окончена?»
Или: «И все, после того, что было?»
Или: «Если уж Атлас Блэйкли исчез без следа, то на что мне-то надеяться?»
Это были правильные вопросы. И как все хорошие вопросы, они останутся без ответа. Париса бросила попытки собраться с силами, чтобы ответить, даже себе самой. Вспомнила шар судьбы, который приснил ей Гидеон, оружие, дарованное в час нужды, и смесь ощущений, когда взяла его в руки. Это бесценное семя.
«Лучше тебе пока не знать»[32].
Она отыскала в соцсетях сестру, Мехр, просмотрела фотографии племянниц и новорожденного племянника. Хотела сперва написать ей, а потом спросила себя: ну напишу, а что дальше? «Лучше тебе пока не знать». Проверила, как там братец Амин, который был под следствием за нападение. Интересно, подумала она, чем все закончится? «Лучше тебе пока не знать». Прочитала некролог Насера. Любимый сын, обожаемый муж. Не то чтобы откровенная ложь, пусть даже и не совсем правда. «Лучше тебе пока не знать». Она отыскала сведения про родителей Атласа Блэйкли, его маму, отца, сводных братьев и сестер, нарыла досье на всех членов его выпуска. Все такие живые, яркие, молодые. Чего еще они могли бы добиться? «Лучше тебе пока не знать».
Она прочитала заметки Далтона, сделанные убористым почерком – до того места, где он превратился в безумные каракули; методичные письма полнейшего социопата, который без оглядки любил свое ремесло. В столе у Атласа нашла пузырек с таблетками – их оставалось всего две или три. Какую только боль терпел Хранитель? В комнате Каллума за изголовьем кровати отыскала пустую бутылку. У Нико – собранные в комок непарные носки. У Рэйны – детскую книгу сказок. «Лучше тебе пока не знать».
Париса не спрашивала себя, чего она ждет. Она читала книги, прибиралась в комнатах, гуляла в саду, пила чай. Тут еще оставалось много Тристановых вещей и вещей Либби тоже, но Париса не стала писать этим двоим и спрашивать, вернутся ли они за имуществом. Она оставила мир, в котором ответы имели значение.
Шэрон прислала по электронке селфи с дочерью: они отправились в парижский Диснейленд. Париса подумала, не связать ли что-нибудь на спицах или крючком.
Потом, испытав мимолетную прихоть, взяла и выдернула седой волос.
Так медленно протянулось два дня. Потом три. Неделя.
Ночью Париса видела сны, но по утрам забывала, где побывала. Воспоминаний, которые она могла бы пережить, не было. Ее не преследовали кошмары, но она сознавала, что держит в правой руке нечто легкое. Как-то раз она проснулась от звуков музыки, уверенная, будто слышала фирменный смех Нико де Вароны. В другой раз – с посланием: «Если хочешь, могу научить тебя этим пользоваться».
Хочу, подумала она, хочу. Пусть даже не во благо.
«Я и сам не всегда пользуюсь этим в благих
