Либби. – Предпочла доброте величие. Иначе подтвердила бы все то, что когда-либо о себе думала».
Белен в ее фантазии была терпеливой, с ясным и внимательным взглядом. «А именно?»
«Что мне слабо, я недостойна».
– А, – произнесла настоящая Белен, поерзав на койке. – Нет никаких половинок, – сдержанно сообщила она, решив воздержаться от критики, просто потому что в ней не было смысла. – Со временем ты отдаешь себя многим. Растрачиваешь себя по кусочкам всю жизнь. Это не умаляет твоей вины, – добавила она, – ведь, насколько мне известно, Либби Роудс, ты вполне способна причинить боль многим людям. Твоя жизнь еще может исполниться опасного эгоизма.
Она надолго замолчала.
– Однако если волнуешься, будто больше никогда ничего не почувствуешь, то это, знаешь ли… – Белен неопределенно повела рукой. – Хуйня.
В дверь снова тихо постучали.
Вернулась медсестра.
– Мисс? – обратилась она к Либби, и та бросила последний взгляд на Белен.
– Спасибо, – сказала она, подумав, что так будет лучше и не столь оскорбительно, как «Прости».
– На здоровье, – ответила Белен, как бы говоря «Я тебя прощаю» и вместе с тем «Пошла вон».
* * *
Покидая город, Либби остановилась у ЛАРКМИ. Главное здание не изменилось, а вот кампус распространился по деловому центру Лос-Анджелеса, словно благородная сыпь. Общага, в которой ей когда-то выделили комнату, теперь стала роскошным жилищем для студентов, а кофейня, куда она частенько забегала, превратилась в модный веганский киоск с лимонадами.
Войдя, Либби тут же влилась в море студентов. Здесь жизнь бурлила в том же ритме, раздавались те же звуки, а лифты в виде птичьих клеток, как и прежде, безостановочно сновали вверх и вниз. Либби врезалась в кого-то и поспешила извиниться, запоздало сообразив, что это профессор Максвелл Т. Мортимер, бывший желторотый муж, известный как Морт.
На нем были слаксы, как и в девяностые: такие же непростительно узкие, хоть и не того же лососевого оттенка. Некоторое время он смотрел на Либби, пытаясь припомнить, кто перед ним. Потом утратил интерес и поспешил на парковку. Наверное, к своей дорогой машине и несчастной жене.
Либби еще несколько часов наблюдала за лифтами. Калифорнийское солнце жизнерадостно светило через купол обсерватории, рябой волной деля здание надвое.
Затем наконец Либби встала и ушла.
* * *
К тому времени, как Либби остановила арендованную машину на жилой улице, среди домов было уже темно и тихо. Поэтому она погасила фары, встав у начала подъездной дорожки; не хотела никого беспокоить. Тихо подошла к свежепокрашенной двери и приметила спрятанный в клумбе с цветами ключ.
Этим ключом она много раз отпирала эту дверь, доставая его изо рта у маленькой лягушки всякий раз, когда родители сидели в больнице у Кэтрин. Изо дня в день эта рутина повторялась: прийти, сунуть руку в рот лягушке, съесть то, что мама оставила на перекус, и быстро, но тихо сделать домашку, дополнить заметки о Кэтрин, а потом ждать снаружи, пока ее не заберут соседи. Три часа провести у постели Кэтрин, которая почти всегда спала в это время. Иногда Либби делала дополнительную домашку или читала книгу, а потом уходила вместе с родителями на ночь домой, так и не поговорив с сестрой. Под конец все дни стали похожи.
Либби открыла дверь в дом своего детства, вошла и, разувшись, поднялась на цыпочках по застеленной ковром лестнице. В гостиной все осталось по-прежнему, хотя прошло-то не больше двух лет (а казалось, что целая жизнь). Перескочив через скрипучую половицу на среднем пролете, она взлетела наверх, как всегда делала старшая сестра. Шаг у Кэтрин был легкий, как у танцовщицы. А еще она куда ловчее сбегала из дома и потом возвращалась украдкой.
Комната Либби располагалась ближе к лестнице, комната Кэтрин – в конце коридора, и обе соединялись ванной. У приоткрытой двери своей комнаты Либби остановилась, потом передумала и медленно провернула ручку соседней. Вошла и совсем не удивилась чистоте. Сколько она себя помнила, мама не переставала здесь протирать пыль. А вот что поразило, так это небольшая кучка безделушек на столе. Где только родители их нашли?
О да, теперь-то Либби вспомнила. Больше года назад мама что-то говорила о ремонте. Либби тогда еще полным ходом на пару с Нико разгадывала тайну червоточин, а потому не обратила особого внимания. На стене рядом с вентиляционной решеткой виднелся слой свежей краски. Наверное, в воздуховоде Кэтрин прятала какие-то вещи.
На столе лежал небольшой дневник, обложка которого скукожилась от сырости, два флакончика высохшего черного лака (мама ругала за него, пока ей самой не надоело отчитывать Кэтрин за цвет ногтей в принципе), поддельное кольцо в нос. Боже, ну разумеется. Либби надела его и погляделась в зеркало. Она даже близко не была крута, как Рэйна, но, с другой стороны, просто с кольцом в носу крутой не станешь.
Либби сняла его и открыла дневник на случайной странице. Дат в нем не было – это для задротов, сказала бы Кэтрин, – но если судить по описанным событиям, сестре в это время было пятнадцать, а самой Либби – двенадцать-одиннадцать. Болезнь уже проявилась, но пока еще не в полную силу.
…тупая стукачка, богом клянусь, ух, ненавижу это место, чесслово. Поскорей бы убраться из того дома…
Либби перестала читать и швырнула дневник на стол, выдохнула.
Вдохнула.
Потом снова взяла дневник и начала читать дальше.
…скучаю по школе. Подумать только! ПО ШКОЛЕ.
Либби пропустила несколько страниц, тут и там выхватывая отдельные упоминания друзей Кэтрин, тусовавшихся без нее, мальчика, которого Либби уже и не помнила… А нет, его звали Джош. Он наверняка женился, завел детей, в общем, смог жить дальше, без Кэтрин.
Заметив свое имя на очередной странице, Либби остановилась. Проглотила комок стыда, осознав, что это запись про их с Кэтрин последнюю ссору. Либби тогда застукала сестру на крыльце у задней двери: в руке бутылка пива, а под майкой рука мальчика, видимо, Джоша. Либби словно молнией ударило, она вспомнила с поразительной ясностью, что у него была серьга в ухе и татуировка на руке, которую он тупо нарисовал себе маркером. Либби наябедничала маме, а Кэтрин потом бесилась до потери сознания. Либби же просто хотела защитить сестру. Видишь, думала она, я о тебе забочусь.
…какой смысл быть живой, если нельзя выпить ОДНО пиво и поцеловаться до умопомрачения? Боже, вот зануда…
Либби оторвалась от дневника и прочистила горло, готовая перевернуть страницу, чтобы не бередить раны.
Впрочем, она, должно быть, заразилась от Тристана мазохизмом, а потому продолжила читать.
…и все
