Сейчас труба обвалится.
Гадди увлек Нелло за дверь.
— Нелло, твоя жизнь в опасности!
— Знаю! Но сегодня это уже не первый раз. Ко всему можно привыкнуть.
— Ты шутишь, Нелло, а сам ничего не знаешь. Я тут поинтересовался, кто взвел на тебя такой поклеп, и вот узнал, откуда это идет… Слухи эти распространял приказчик Манкафеде, а тому говорил хозяин. Самого же Манкафеде видели у собора с синьорой Камуцци. — Заметив, что Нелло вздрогнул, он продолжал: — Значит, это правда? Так я и думал! Месть женщины! Послушай меня, Нелло! Беги, беги немедленно!
— Нынче утром, когда вы все уедете.
— Слишком поздно, Нелло! До того, как мы уедем, она еще что-нибудь выдумает. Раз это такая отчаянная женщина, она ни перед чем не остановится, чтобы погубить тебя. — Обхватив молодого человека за плечи, он добавил: — Боюсь, ты плохо кончишь, друг!
Нелло опустил голову.
— Быть может, ты и прав, Вирджиньо, но все равно, — и он пожал ему руку, — я не могу последовать твоему совету. Я следую своей судьбе, а имя ей Альба. Никогда у нее не будет другого имени… Ничего ты не знаешь… — Он еще крепче сжал руку друга и сказал с радостным волнением: — Это моя последняя ночь вдали от нее. Через несколько часов мы соединимся навеки. Когда вы все уедете из города, я задержусь, спрячусь. Ведь вас многие выйдут провожать, весь город будет на ногах. Тогда я побегу к ней, повозка ждет меня за оградой, она сидит в ней и машет мне рукой. Бегу, бегу! Подумай, Вирджиньо, мы все же не напрасно живем. Иметь ее рядом, быть всегда с ней, каков бы ни был наш жребий… А если он… — Нелло запрокинул голову, беспечно махнул рукой и улыбнулся ясной улыбкой. — Если он сулит нам смерть, умереть вместе с ней!
Наступило молчание; слышны были только хлопки и смех толпы.
— Так ты не хочешь бежать? — повторил Гадди. Но Нелло только рассмеялся и захлопал в ладоши. — Чудак человек! Бежать, когда я под защитой своей святой? Пусть синьоре Камуцци помогает весь ад: она бессильна против Альбы! — Он увлек друга за дверь, навстречу рассветающему утру. — Посмотри, разве кто-нибудь замышляет здесь недоброе? Люди не могут долго сердиться, жизнь слишком хороша! Адвоката только что грозились упечь на каторгу. А теперь все смеются, и он смеется со всеми.
Адвокат в самом деле расхаживал в толпе и показывал всем, что смеется. Своей сестрице Пастекальди он шепнул:
— Прошу тебя, Артемизия, перестань плакать! Ты просто компрометируешь меня. Человек, играющий роль в общественной жизни, не должен падать духом. Пока люди смеются, ничего еще не потеряно.
— Адвоката на каторгу? — Его племянница Амелия в своем белом кисейном платьице растерянно подняла глаза к небу.
Адвокат зашикал:
— Ш-ш-ш! Ш-ш-ш! — Он унял рыдания вдовы Пастекальди, зажав ей рот рукой. — Принесла ты мне по крайней мере парик? — прошипел он ей на ухо. — Как неудачно, что ты вчера вечером взяла его причесать… Слава богу, вот он! — Он присел за спиной у своих родственниц, чтобы стащить с головы красный колпак. — Если б не этот проклятый головной убор, я, может быть, избежал бы многих неприятностей. История человечества богата такими роковыми случайностями… Ну, мне уже гораздо лучше… — И он поднял вверх голову, украшенную париком.
Сестра вытащила из-под передника его соломенную коричневую шляпу, и он, галантно взмахнув ею, направился навстречу Флоре Гарлинда.
— Храбрая девушка! Вы успели завиться!
— А вы, кажется, потерпели фиаско, адвокат? Вас освистали! Каким же образом вы намерены поквитаться со своими противниками?
— Тем, что буду неуклонно следовать своему долгу, — ответил адвокат и исполненным благородства жестом простер руку. И в ответ на ее насмешливую улыбку: — Наш народ кажется вам немного своенравным, необузданным? Что ж, если бы он был смиренным, мне не доставило бы никакого удовольствия ни быть его избранником — ибо я перестал бы его уважать, ни его господином — ибо величайшее унижение для господина эксплуатировать унижение тех, кто ему подвластен… Ни в коем случае! — воскликнул он, обращаясь к собравшимся в кружок горожанам, среди которых Сальватори, Торрони и Манкафеде единодушно поддержали лейтенанта Кантинелли, который требовал увеличения вооруженных сил.
— Ни в коем случае, господа! Чем меньше на свете насилия, тем лучше.
— Как хотите, — сказала Флора Гарлинда. — А я собиралась помочь вам отомстить священнику.
— Каким образом?
— Помните, я у вас в долгу за рецензию в «Народном колоколе». Вот вы и увидите, что не прогадает тот, кто будет со мной заодно… Отойдем в сторонку… Вас обвинили в том, что вы подожгли гостиницу. А что вы скажете, — она склонила голову набок, ее засунутые в карманы дождевика кулачки то сжимались, то разжимались, — если я назову вам истинного поджигателя. — И, так как он только разевал рот, она сказала, отчеканивая каждое слово: — Это дон Таддео, святой.
Адвокат попятился назад. Увидев, что она стиснула губы, словно это решенный вопрос, он начал отчаянно дергаться всем телом: вертел головой во все стороны, таращил глаза так, что они чуть не выскочили из орбит, и при этом глухо стонал. Наконец он отер со лба пот и со свистом выдохнул воздух.
— Пустое дело. Никто мне не поверит… Да я и сам не верю!
Она подождала, пока он пришел в себя. Глаза ее сверкали.
— В том-то и дело, что это дон Таддео, — повторила она с улыбкой, необычайно красившей ее.
Адвокат заволновался:
— Но откуда вы знаете? Сами видели, что ли?
— Я видела не больше, чем вы. Не больше, чем весь этот народ, который толпился во дворе, когда дон Таддео спас Италию и потом лежал в обмороке.
— И из того, что этот священник герой — ибо, конечно, он герой, и я бы даже назвал его образцовым гражданином, не будь он государственным преступником, — вы делаете заключение, что он самый обыкновенный злодей? Вы шутите, сударыня!
— У меня есть доказательства. Но главным образом я исхожу из того, что это вполне ему пристало… Не сердитесь, адвокат! Ему это куда больше пристало, чем вам. С тех пор как я увидела его побежденным после вашего сражения на площади, увидела, как он ужасно корчился и терзался за своей башней, — с этих самых пор я знаю его. А потом вспомните весь этот пожар, эпизод с Италией и прочее — и мы с двух-трех слов поймем друг друга, я уверена.
— Ха-ха!
Адвокат откинулся назад и благодушно расхохотался.
— Теперь я понимаю. Я чуть не забыл, что вы служительница муз — артистка! — Он вынул
