хватает совести замахиваться на меня кулаком?
Однако он прикусил язык, увидев, что где-то в толпе потрясает кулаками Полли. Да и пальцы Аквистапаче уже не так крепко сжимали его локоть. Нет больше на свете друзей! Адвокат с горделивым сознанием своего мученичества всматривался в каждое из этих сотен лиц, восковых в свете занимающегося утра; они терялись позади и в гаснущих отблесках пожара сливались в какое-то белесое целое. А Йоле Капитани — где она? Где они — любовь и слава? Сметены самовластной прихотью народа! Все в адвокате восставало против этого. «Вам нужны были цепи тирании!»
Рядом с ним его братец Галилео вторил крикам толпы:
— На каторгу! Халды-балды! Разумеется, на каторгу! А что еще делать с таким шутом? Он все хорохорился, я-де великий человек! Пусть теперь хлебнет горя на каторге!
Откуда-то снизу, из-под ног толпы вырывалось сдавленное стенание:
— Все это клевета! Адвокат…
— …великий человек — хочешь сказать? Так на же, получай!
И на цирюльника Бонометти сыпались новые пинки. Он скулил все громче, а тут еще в кучке женщин, притиснутых толпой к запертой двери сарая, заохала вдова Пастекальди.
— Адвоката сошлют на каторгу! Так вон он, значит, чем кончил! Я всегда этого боялась.
— Не горюйте, — утешала ее служанка Феличетта. — Ваш брат не единственный! И актера сошлют туда же. Они, оказывается, вместе орудовали.
— Верно, — подхватил кто-то из женщин. — Адвокат с актером столкнулись у этой Италии. Ну, конечно, на почве ревности вышла потасовка, и перевернулись все свечи, сколько их тут было. Как только загорелось, прибежала Эрсилия Маландрини. Ее, известно, чтобы не болтала лишнего, связали по рукам и ногам да куда-то кинули. А может, и прикончили бедняжку.
— Ясно, прикончили. Ради такой потаскухи, как эта актриса, мужчины на все способны.
— В тюрьму мерзавцев!
Они оттеснили защитников тенора и адвоката и яростно накинулись на обоих. Как вдруг в пылу сражения послышался дружный женский вопль. Слабые петли не выдержали, и женщины одна за другой попадали в распахнувшуюся дверь сарая. Они летели кувырком, через головы друг друга, откатывались в сено и испуганно визжали под накрывшими их юбками… Но вот все стихло. В темноте слышалась только какая-то возня, негромкие возгласы, а затем — растерянное молчание. Стоявшие ближе насторожились и стали заглядывать в сарай. Наконец в дверях показались оторопелые лица, а между ними — в одной рубашке — синьора Маландрини. Следом неохотно выступал барон Торрони.
И тут раздался смех: сначала это были только отдельные мощные взрывы, за которыми следовали недоуменные паузы, а затем смех волнами заходил по двору — взад-вперед, разливаясь все дальше по Корсо до самой площади, и задние от смеха садились прямо на мостовую: «Синьора-то Маландрини — слыхали? — у них дом горит, а она с бароном забавляется!» И они продолжали смеяться, между тем как в передних рядах у сарая хлопали застигнутой врасплох парочке.
Синьора Маландрини в сердцах накинулась на мужа:
— Ты, видно, совсем ума решился! У тебя дом горит, а ты жену в сарай запер!
— Моя жена! — охнул он и стал трясти ее за плечи. — Где бумаги? При тебе? — спросил он, задыхаясь.
— А где же им быть?
Просияв от счастья, Маландрини повернулся к толпе.
— Все в порядке! — крикнул он, ликуя. — Мы еще живем!
— И барон тоже! — ответили ему из толпы.
— Барон попал случайно, — огрызнулась хозяйка гостиницы.
Барон надменно объяснил, что, увидев пожар, он первым делом наведался в сарай.
— А ты толкаешь туда свою жену и запираешь!
— Скажите на милость! Ты, видно, голову потерял, бедняга Маландрини! — кричали в толпе, и все покатывались со смеху.
Хозяин схватился за лысину. Жена продолжала распекать его: виданное ли дело — оставить ее с приличным мужчиной в одной рубашке!
— Да могла ли я показаться на люди, чтобы все увидели то, что полагается видеть одному мужу? Дай мне свой пиджак и марш в дом — надо вытащить что-нибудь из платья.
Толпа широко расступилась перед ними, как раньше перед святым подвижником доном Таддео, повсюду на их пути гремели рукоплескания.
Как вдруг раздались крики:
— А как же актриса? Значит, барон не к ней таскался на постоялый двор?
— Вот то-то и оно! Что касается барона, она, выходит, совершенно ни при чем.
— Почему барона! Небось и адвокат только хвалился!
— Артистка честная девушка!
— Мужчины кого хочешь оговорят! — воскликнула мамаша Парадизи.
— Каково-то нам, девушкам, терпеть! — пожаловались Помпония с Феличеттой. — Мы все время говорили: артистка ничем не хуже любой из нас, честных девушек.
— Пусть теперь попробуют сказать, — кратко, но решительно заявила синьора Цампьери, — что она позволяла ему такое, что не полагается позволять.
— Пусть попробуют! — грозно откликнулась толпа.
Синьоры Полли, Джоконди и Кантинелли переглянулись, но возражать не стали.
— Недаром святой спас ее из огня! — прошамкала кумушка Ноноджи.
— Да где же она? Давайте поищем ее и утешим.
— Вот она! — Служанки Фанья и Нана вытащили Италию из беседки, Северино Сальватори-младший успел уже прикрыть ее своим плащом. Молодого человека похвалили за галантность. Красную от смущения артистку толпа встретила возгласами сочувствия.
— Бедняжка, у нее ледяные ноги!
И женщины принялись растирать их.
— Кто бы мог подумать, что она честная девушка! — говорил канатчик Фьерабелли, обращаясь к слесарю Фантапие. — Да этакую артистку не зазорно взять невесткой в почтенный дом.
— А Полли не позволяет сыну жениться на белобрысой хористке! — воскликнул портной Коккола.
— Это вы напрасно, — отозвались мужчины, а женщины:
— Этим вы всех нас обижаете!
Хозяин табачной лавки хотел улизнуть, да не тут-то было.
— Посмотри, как они любят друг друга! — Толпа выволокла Олиндо и певичку из-за сарая и подвела их к отцу. Лицо Полли стало кирпичного цвета, он потянулся было к сыну, но его оттащили назад.
— Вы что же, думаете, что и она честная? — взревел он, трясясь от ярости.
— А почему бы и нет?
— Да ведь я сам…
Но голос его потонул в женском хоре:
— Ага! Он не хочет, потому что она бедная!
Со всех сторон посыпались восклицания:
— Богачи гнушаются нами, бедняками! Долой богатых!
— Неважно, если девушка бедна, — сказал Джоконди, думая о своих дочерях, — было бы сердце доброе.
— Дай им свое благословенье, — кричала толпа, а сзади уже слышался угрожающий свист. Это заставило Полли решиться.
— У меня сегодня чуть дом не сгорел, — проворчал он. — Видно, уж ночь выдалась такая несчастливая.
Однако, соединяя руки молодых, он так сильно ущипнул сына за локоть, что тот подскочил. Белобрысая хористка в полном изумлении обмахивалась веером.
— Завидное семейство! — восхищались в толпе, и все с воодушевлением хлопали.
— Выходите из дома! — командовал аптекарь Аквистапаче. —
