Конечно, шансы конституционного строя не были бы
навсегда погублены, если бы даже Манифест 17 октября был «взят назад», но борьбу за него пришлось бы начинать сначала и в худших условиях. Долгом искренних конституционалистов было сейчас восстановить то, что было можно, т. е. объединение и солидарность конституционного фронта против сторонников самодержавия. А Кадетская партия в это время занимается тем, что
подрывает авторитет будущей Думы и объявляет, что органически в ней работать
нельзя; признавая, что «октябристам» и Партии правового порядка придется отстаивать конституцию, они этим партиям
желают сделаться «черною сотнею». Пусть наряду с этим партия показала словесную ловкость и свои постановления лишила всякого реального смысла. Но этот партийный «успех» был столь же характерен, сколь и печален. Партия показала,
на что ее силы уходят. Если кадеты обнаружили мало искусства в политике, то большой талант в «политиканстве», в умении создавать «комбинации» и «видимости» и ничего не говорящие формулы. Этой тактике они и впредь не изменяли. Партия стоила большего. Только она не хотела признать, в чем ее главная сила. Этому могли бы ее научить хотя бы ее избиратели.
Глава XXI. достоинства и заслуги к[а]д[етской] партии
Политическая сила каждой партии не в числе ее записанных членов, а в доверии, которое она внушает непартийной, т. е. обывательской, массе. Это доверие основывается не на программе, не на резолюциях съездов, которыми интересуется только партийная пресса, а на самостоятельном суждении, которое составляет себе о партии обыватель. Оно часто не совпадает ни с мнением, которое имеет о себе сама партия, ни с тем, которое она о себе стремится внушить. Суждение обывателя проще. Еще до войны[860] я как-то говорил о политике с крестьянами нашей деревни. «Мы в деревне кое-что смекаем, — сказал один пожилой крестьянин, знавший меня еще мальчиком. — Разве мы не понимаем, что вы с Николаем Алексеевичем (мой брат — тогдашний министр внутренних дел) в разные стороны тянете». Крестьянин не имел понятия о кадетской программе, о резолюциях съездов, вероятно, даже о том, какой я сам партии. Чтобы высказать такое суждение, в общем справедливое, эти подробности были ему не нужны.
Несмотря на мое скептическое отношение к тактическим приемам партии, я должен признать, что ей очень рано удалось внушить к себе это доверие обывателей. Это чувствовалось еще до выборов 1906 года.
Появление партии на свет, опубликование ее программы в газетах сопровождались немедленным успехом. У меня, как и у всех, обрывали звонки с просьбами в нее записать. Просили об этом люди, от которых всего менее этого можно было бы ждать. Я в другом месте рассказал, как Ф. Н. Плевако добивался вступления к нам и как я сам в этом ему помешал[861]. Когда я старался ему показать, что он не может принять нашей программы, он только смеялся: «Программа мне не интересна, это предисловие к книге. Кто его читает?» Через несколько недель он вошел в Октябристскую партию, а позднее был от нее и членом Государственной думы. Помню, как к нам немедленно записалось несколько судебных деятелей, в том числе Н. Н. Чебышев. Я хорошо знал, что по всей своей идеологии он к нам не годился. Но он мне не верил, в партию записался и оставался в ней до циркуляра министра юстиции, который запретил чинам своего ведомства участвовать в каких бы то ни было политических партиях[862].
Успех партии проник и в массы, где ни парламентаризмом, ни Учредительным собранием не интересовался никто. Кокошкин с радостью мне подчеркивал, как «демократизируется» Кадетская партия. Он был прав. У меня как-то были клиенты из простонародья; мы, естественно, заговорили и о политике, и они мне сказали, что у них, на Мещанской, все собирались голосовать за партию, мудреного имени которой они произнести не умели. Лишь побочными вопросами я убедился, что это была наша «Кадетская» партия.
Верно определить причины успеха К[а]д[етской] партии в массах значило бы спасти себя от многих ненужных иллюзий и ложных шагов. Но наши руководители верили, будто выборы определяют «волю народа», а воля выражается в «партийной программе».
Сколько времени было напрасно потрачено на никому не нужные споры о пунктах программы! Но и детальность нашей программы, и непримиримость, с которой к ней партия относилась, только показывали, что серьезно на нее не глядели. Это кажется парадоксом, но это так. Когда в определенных параграфах партия, в виде исключения, допускала свободу двух мнений (так было сначала в вопросе о женском избирательном праве и о двухпалатной системе[863]), то этим implicite[864] признавалось, что по всем другим пунктам разномыслия не допускалось. Но что это значит? Ведь и остальные параграфы принимались часто не единогласно, иногда небольшим большинством голосов. Нельзя же было думать, что голосование чье-либо мнение могло переменить? А меньшинство из партии не исключалось и само не уходило. Оно оставалось в партии, будучи с каким-то пунктом программы ее не согласно. Самое право разномыслия по двум определенным параграфам, которое было сначала даровано, было позднее отобрано как «несовместимое с дисциплиною». И после этого никто не ушел и не был исключен. Это показывало, что фактически разномыслия допускались. Иначе быть не могло; но зачем партия на неоспоримости своей программы настаивала? Это было младенчеством партии, которая «игру» принимала всерьез. Старые люди не понимали этого «требования». Помню, как на кадетском Учредительном съезде старик М. П. Щепкин, который, дожив до возрождения России, с юношеским пылом принялся работать вместе с другими, принимал участие во всех подготовительных работах и совещаниях, этого усвоить не мог; зная меня еще мальчишкой, он со мной не стеснялся и шептал мне на ухо: «Зачем эта программа? Достаточно наметить основное направление партии; разве можно навязывать ей конкретные мелочи?» Он был прав. Нельзя сидеть в одной партии тем, кто стремится если не восстановить самодержавие, то увеличить права монархии за счет представительства, и тем, кто мечтает об обратном процессе, о введении парламентского строя, при котором не монарх управляет. Но если в основном курсе согласны, зачем необходимо одинаково смотреть на то, какие пути вернее ведут к данной цели? Зачем нужно единомыслие во взглядах на систему одной или двух палат, на принудительное отчуждение чужих земель или прогрессивный налог на землю и т. п.? Единомыслие во всех мелочах нужно для создания религиозных сект, не для политических партий. Партия не претендуют на абсолютную истину, да истина и не отыскивается большинством голосов.
Руководители партий смотрели иначе. Они тратили столько времени на спор о программе потому, что именно в
