А Лоис Лангедарг — безвольная тряпка. Карл возлагал все надежды на
старшего, Эдмонда. Кто ж знал, что Эдмонд умрет в тридцать с
небольшим… Мой отец называл Лоиса "барышня в штанах".
— Кое-кто из моих знакомых барышень мог бы обидеться на такое
сравнение, — улыбнулся я.
— Это точно! — самодовольно согласилась Эвьет. — Не думаю, что он
вообще хоть раз стрелял из арбалета, даже на охоте.
Да, до меня, сколь мало я ни интересовался политикой, тоже доходили
такие слухи. В отличие от Эдмонда, успевшего зарекомендовать себя в боях
и даже сыграть ключевую роль в Тагеронской битве буквально за считанные
недели до своей скоропостижной смерти, Лоис с детства отличался слабым
здоровьем и вырос вялым избалованным неженкой, всегда знавшим, что
короны ему не видать, а посему интересовавшимся главным образом
менестрелями, изысканными винами и флиртом со служанками. Злые языки
даже утверждали, что служанки — это для отвода глаз, а на самом деле
сердце и некоторые другие части тела Лоиса принадлежат не то кому-то из
дворян отцовской свиты, не то и вовсе камердинеру юноши. Однажды я видел
портрет Лоиса — бледный, длинноволосый, с тонкими длинными пальцами, он
и впрямь выглядел женоподобно. Правда, мои сведения были не новее, чем у
Эвелины, то есть трехлетней давности — именно тогда, в связи со смертью
Эдмонда, тема эта обсуждалась особенно активно. Что стало с младшим и
ныне единственным сыном Карла с тех пор, как он неожиданно для всех, и в
первую очередь для самого себя, оказался наследником претендента на
трон, я не знал.
— Так или иначе, до Лоиса мне нет дела, — вернулась к теме Эвьет. -
С ним найдется кому разобраться. А меня интересует Карл. Больше всего
мне бы хотелось убить его самой. Но если его убьет кто-нибудь другой,
меня это тоже устроит. Что меня не устроит совсем, так это если он
останется безнаказанным. У тебя есть что предложить мне, Дольф? -
строгим тоном осведомилась она и вновь прибавила слышанное от меня
выражение: — В рамках данной парадигмы.
Научил на свою голову.
Впрочем, я ведь не сомневался, что так оно и будет? И ведь,
главное, она и в самом деле достаточно умна, чтобы подобраться к Карлу.
И она это знает.
— Только то, что я уже сказал, — вздохнул я.
— Тогда давай лучше спать, — подытожила баронесса. — Завтра
вставать рано.
Утро выдалось прохладным, хотя и солнечным. Над селением висел
зыбкий полупрозрачный туман, а над туманом символом ясности и твердости
нависала громада замка. По дороге с вмятыми в твердый сухой грунт
колеями, полупетлей обнимавшей холм, мы поднялись к воротам в башне,
лишь вблизи окончательно осознав, какая она высоченная — ярдов тридцать,
не меньше. Стражники в горящих на солнце латах и круглых шлемах со
стальными полями, однако, завернули нас, сообщив, что это главный вход,
а запись на аудиенцию в других воротах, к которым вела тропинка,
вившаяся вдоль подножья стен. В указанной башне нас, впрочем, тоже не
пустили внутрь: кабинетик писца, регистрировавшего посетителей,
находился прямо в арке ворот, точнее, в боковой ее нише, за дверью на
вершине лестницы из десятка ступенек. Зачем нужны эти ступеньки, почему
было не сделать кабинет на уровне земли — едва ли можно было понять,
если, конечно, оставаться в рамках здравого смысла, а не маниакальной
жажды любого, даже самого мелкого чиновника подчеркнуть свою
значительность и вознесенность над простыми смертными. Писец, одетый в
черное, лысый как коленка и горбоносый, поскрипел непропорционально
большим пером, вписывая наши имена в огромную же книгу, и, когда я уже
готов был выслушать вердикт типа "через четыре дня", неожиданно объявил:
— В два часа пополудни.
— Сегодня? — переспросил я, не веря удаче (если, конечно, скорую
встречу Эвелины с ее сеньором следовало называть удачей).
— Да, — писец впервые поднял на нас глаза, явно недовольный моей
непонятливостью, и тоном "для совсем тупых поясняю" добавил: — Слушайте
колокол, он отбивает время.
Этот колокол из замка мы, разумеется, слышали еще с прошлого
вечера.
Мы не стали возвращаться на постоялый двор, где все равно было
нечего делать, а отправились бродить по окрестностям. Первым делом мы
двинулись в обход замка и убедились, что с тыла он имеет не столь
величественный вид, как со стороны села и главной дороги; нет, стены и
башни, разумеется, выглядели неприступными и здесь, но вниз по
восточному склону холма чуть ли не до самого подножья тянулся пегий язык
всевозможного мусора, который годами выбрасывали из проемов в башне;
запах стоял соответствующий. Ниже, однако, зеленел лес, простиравшийся
на восток на много миль, и Эвьет выразила желание погулять там. "Словно
хочет проститься с родной для себя стихией", кольнула меня мысль. Да ну,
бред, конечно. Уж кто-то, а Эвьет меньше всего походила на идущего на
смерть героя. Я рассудил, что вблизи замка в лесу не может быть никаких
лихих людей, включая браконьеров и незаконных порубщиков — если таковые
в этих местах и промышляют, то не под самыми графскими стенами — и мы
спустились вниз. Впервые мы не спешили куда-то или откуда-то, не
высматривали добычу и не думали о том, как не стать добычей самим, а
просто гуляли, наслаждаясь покоем и тишиной, нарушаемой лишь шепотом
листвы да негромкими посвистами птиц. Мы нашли заросли лесной малины -
на солнечных местах ягода уже сошла, но в тенистых, наоборот, вошла в
самую пору, затем посидели на берегу тихого озерка (оно было не таким
большим, как то, где стоял замок Хогерт-Кайдерштайнов, и не овальное, а
продолговатой и слегка выгнутой формы — но я догадывался, какие
воспоминания оно навевает Эвелине). Я, впрочем, был бы не я, если бы не
извлек из прогулки и практическую пользу, отыскав несколько целебных
растений и продемонстрировав их моей спутнице.
Затем колокол, доносившийся словно из другого мира, возвестил
полдень, и мы не спеша отправились обратно. Пообедав на постоялом дворе,
к назначенному сроку мы вновь поднялись к стенам Нуаррота.
На сей раз нас пропустили внутрь. Мы сдали страже оружие ("включая
ножи", как уточнил хмурый рыжеусый капрал; об огнебое он, разумеется, не
имел понятия) и были препровождены сперва вверх по лестнице, освещенной
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
