верных вассалов, — об указе я слышал впервые — как я уже отмечал,
юриспруденция не моя сильная сторона — но вполне верил, что Штурц
говорит правду. Тем более что такой указ был со всех сторон логичен, не
только экономя средства на ведение войны, но и повышая градус ненависти
к врагу и жажду победы над ним (а заодно и подталкивая в армию всех, у
кого не осталось других средств к существованию). Наверняка подобный
указ существовал и в противоположном лагере, иначе Лангедаргу просто не
хватило бы денег продолжать борьбу на равных. Но в то же время ни один
из претендентов на трон не решился бы посягнуть на саму основу
феодальных отношений, тем более теперь, когда верность вассалов сеньорам
часто и без того не блестяща. — Речь не просто о материальной
компенсации, — продолжал я. — Речь о том, что девица благородного рода
осталась без всяких средств для жизни, без дома и без официальной
опеки…
— Да, это верно, — согласился Штурц, — она вправе апеллировать к
его сиятельству о попечении. Полагаю, вас не затруднит представить
документы, подтверждающие законность ее прав? — мажордом протянул руку.
— Документы?… — растерянно пробормотал я. Удивительно, но за все
время эта простая мысль не приходила мне в голову! Сам-то я прожил без
документов всю жизнь; если в деловых поездках мне требовалось
удостоверить свою личность, достаточно было письма учителя. Но в чем я
был всегда подспудно уверен — потому, видимо, и не озаботился этим
вопросом — так это в том, что уж у дворян, с их прослеживаемой в самую
глубь веков родословной и непомерным вниманием ко всем связанным с этим
тонкостям, с документами все точно в порядке…
— В замке был пожар, все документы сгорели, — признала Эвьет. — И
приходские книги, видимо, тоже, — очевидно, в скитаниях по окрестностям
своего замка она обнаружила и развалины церкви. — Но где-то должны быть
записи! Наш род внесен в Столбовую книгу, сведения обо всех рождениях,
смертях и браках должны обновляться ежегодно… Мой день рожденья
семнадцатого июля.
Штурц открыл какую-то книгу, лежавшую на столе, и принялся листать
засаленные по краям толстые пергаментные страницы.
— Да, — признал он, — в реестре дворян графства значится
Эвелина-Маргерита-Катарина, из рода Хогерт-Кайдерштайн, рожденная
семнадцатого июля двенадцать лет назад. Но это ничего не доказывает.
— То есть как? — возмущенно воскликнул я, хотя уже понял, что он
прав.
— Судите сами, сударь, — не замедлил подтвердить мажордом, — ко мне
приходит человек, которого я вижу впервые, приводит девочку, которая
может быть дочерью соседского крестьянина, и предлагает поверить на
слово, что это — баронесса Хогерт-Кайдерштайн. Да еще рассказывает при
этом удивительные истории, что эта девочка, во-первых, уцелела при
всеобщей резне, а во-вторых, девяти лет от роду оставшись одна в лесу,
не только не погибла, но и благополучно прожила там совершенно
самостоятельно три года. Если бы я принял подобное на веру, то
заслуживал бы участи еще худшей, нежели мой предшественник.
— Достаточно пообщаться с Эвелиной две минуты, чтобы убедиться, что
она — не дочь крестьянина, — возразил я, не став выяснять, что именно и
за что сделал граф Рануар с предыдущим мажордомом. — Ее образование и
воспитание…
— Образование и воспитание, сударь, не дают ровно никаких прав -
сословных, имущественных или иных. При отсутствии документов личность
данной особы может быть удостоверена под присягой не менее чем двумя
свидетелями, знавшими настоящую Эвелину Хогерт-Кайдерштайн три года
назад. Вы в число таковых, как я понял, не входите. Можете ли вы
представить означенных свидетелей?
— Вам же сказали, все погибли, — ответила вместо меня Эвьет. -
Разве что служанки… я не нашла их тела… но я не знаю, где их теперь
искать… Дольф говорил, что деревня, откуда они родом, тоже сожжена…
— Дворовые девки не могут свидетельствовать в суде, — обрубил и эту
призрачную надежду Штурц. — Впрочем, в исключительных случаях суд может
принять их показания — если они выдержат испытание каленым железом…
— Нет! — испуганно отказалась Эвелина. — Не надо каленого железа!
— А как насчет соседей? — поспешно произнес я. — Бывали же гости в
вашем замке?
— Редко, — покачала головой Эвьет. — Ну и, главное, они же к
родителям приезжали. Филиппа и Женевьеву им уже представляли, а нас с
Эриком оставляли на попечение прислуги, чтоб под ногами не путались…
— В таком случае, господа, я полагаю, вопрос закрыт, — развел
руками мажордом. — Вас проводят.
— Но послушайте! — воскликнул я. — Вы же даже не пытаетесь
установить истину! Полагаю, что по косвенным и сопутствующим
признакам…
— Истина, — возвысив голос, перебил меня Штурц, — представляется
мне следующим образом. Семья Хогерт-Кайдерштайн действительно была
истреблена грифонскими негодяями. Не спасся, конечно же, никто. Позже
некие мошенники узнали об этой трагедии и решили использовать ее в своих
корыстных целях, выдав одного из членов своей шайки за представителя
погибшей баронской семьи. Выбор пал на маленькую девочку, как
долженствующую вызывать наибольшее сочувствие и наименьшее подозрение.
При этом, вероятно, мошенники хорошо подготовились, собрав сведения о
Хогерт-Кайдерштайнах, дабы подтвердить свою легенду "косвенными
признаками". Понятно, однако, что любые сведения, подтверждаемые из
внешних источников, из этих же источников и могли быть ими получены, а
сведения неподтверждаемые, даже при внешнем их правдоподобии,
доказательной силой не обладают. Согласитесь, что моя версия звучит куда
более реалистично, чем ваша. И я мог бы, — вновь повысил голос он, видя,
что я открыл рот для возмущенных возражений, — инициировать формальное
расследование по делу о попытке мошенничества. Но вы доставили важные
для его сиятельства сведения о том, что род Хогерт-Кайдерштайнов
пресекся, и земли их ныне свободны. В благодарность за эти сведения, а
также исходя из предписанного нам святой церковью человеколюбия и
учитывая, что мошенничество не удалось и реальный ущерб графским
интересам нанесен не был — я предлагаю вам незамедлительно и без всяких
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
