Паул. У меня четверо детей. Малышка Фемми младшая.
Элена. Я поняла это сразу, как только увидела тебя. И я подумала: вот человек, который знает, чего хочет.
Паул (устремляет на нее сладострастный взгляд). И который иногда получает то, что хочет, сеньора.
Элена (щебечет, с преувеличенным негодованием). Ой, Паул, перестань! Как ты можешь такое говорить? Это невозможно!
Эдвард (бормочет себе под нос). Обезьяны, павианы, шимпанзе, орангутаны.
Паул (радостно). Ты тоже заучивал это в школе? В Экло, у преподавателя Корейна? Да нет, не может быть! Господи, сто лет этих стишков не слышал: обезьяны, павианы, шимпанзе, орангутаны. Мы сидели с Яном под диваном, я ему: «Привет», а он: «Меня тут нет». Рыба в воде, быть беде. Эй, Янтье-дурачок, не пора ли на горшок. Ну надо же! Мы распевали все это на детской площадке в Экло. И танцевали вокруг грушевого дерева. Помните? Это дерево росло посреди площадки, и однажды утром там обнаружили учителя, он повесился на этой груше. А потом ее срубили. Но это уже намного позже.
Эдвард. Я никогда не был в Экло.
Из дома доносится жалобное пение. Старческий надтреснутый голос пытается напевать арабскую мелодию, подражая певцу.
Паул. Что это?
Элена. Ничего. Рассказывай дальше.
Эдвард (спокойно). Это моя мать.
Паул. Я так и подумал. (Пауза.) Кажется, госпожа Миссиан неважно себя чувствует.
Элена (язвительно). Это уж точно.
Паул. А какого свойства ее… недомогания? Я, конечно, не врач, но у меня есть чутье к таким вещам, к болезням и тому подобному.
Эдвард. Она очень старая.
Паул. Понятно.
Элена (непринужденно). И чуточку, как бы ты сказал, Паул, чуточку впала в склероз.
Паул. Понимаю. Ну что ж тут поделаешь, естественная вещь. Все матери в этом возрасте жалуются на здоровье. И они имеют на это право. Они выполнили свой долг. (Задумчиво вздыхает.) Ей бы надо купаться по вечерам, после десяти.
Элена. В море?
Паул. Да. Госпожа Миссиан должна бороться со своим недугом. Делать именно то, что как бы противоречит самой природе. Открытое сопротивление, вот что необходимо. Вот увидите, уже через неделю все изменится. Мышцы от соленой воды приобретут эластичность, йод пропитает все поры. Моя знакомая, госпожа Батали, примерно того же возраста, что и ваша матушка…
Элена. Это его матушка.
Паул. Неважно. Так вот, как боролась всю жизнь госпожа Батали с язвой желудка! Именно так, как вы думаете. Соблюдала диету и без конца стонала и жаловалась на свое здоровье. Прямо как… (Он хотел, видимо, сказать: «Как ваша мать», но вовремя остановился.) Так вот, как вы уже поняли, она отравляла себе жизнь. Послушайте, сказал я ей, попробуйте поступать наперекор природе. «В самом деле?» — удивилась она. «В самом деле», — ответил я. И вот в прошлом году она отправилась в автобусное путешествие, организованное одним благотворительным обществом. Они добрались до самого Рапалло. И во время поездки, когда они остановились в скромной, чистой гостинице, она ела все, что хотела. Спагетти, каракатиц, ливерную колбасу, жареные почки — одним словом, все блюда итальянской кухни. И была такой счастливой, как никогда прежде. А через два месяца, перед тем как отправиться в мир иной, она схватила мою руку и, сжав ее изо всех сил, какие у нее еще были, сказала: «Спасибо, Паултье, спасибо». Вот так завершился круг ее жизни. Эти последние месяцы она прожила по-настоящему. (Переводит дух.)
Элена. Когда я слышу, как ты говоришь… (Отворачивается.) Когда я слышу, как говорит такой человек, как ты, сразу забываются все заботы и тревоги. Ты знаешь, как надо жить. Ты знаешь толк в жизни и радуешься ей. Эдвард никогда бы так не смог. И я тоже.
Эдвард (в пространство). До чего же мы все-таки любим мерзость и грязь, которые не позволяют нашему духу расправить крылья. Сельское хозяйство, военное искусство, суд, торговля — все это такое земное, такое мирское. Вавилонский поток. А по берегам люди, стеная, мечтают о земле обетованной. (Пауза.) Ну вот, процитировал самоистязатель — вполне в духе Святого Августина.
Элена. Но Паул, доктор Паул, если ты так легко можешь поставить диагноз, если ты способен определить болезнь, даже не видя пациента, то что же терзает нас? Как ты считаешь?
Паул. Терзает?
Элена. Да. Что происходит с нами? Вот с Эдвардом, например? Почему он не желает загорать? Почему мой муж решил превратиться в камень?
Паул. Трудно сказать.
Элена. А я знаю.
Паул. Давайте рассуждать просто. Простота — веление нашего времени, она не только приносит душевный покой, она позволяет свободно и открыто высказывать свое мнение о природе и о человеке. Без мудрствований лукавых. Без комплекса первородного греха и угрызений совести. В наше время нужно быть практичным. Бесхитростным. Но хоть я и человек практичный — ведь это совершенно необходимо сотруднику Министерства сельского хозяйства, да и в супружеской жизни тоже нелишне, — здесь я столкнулся с чем-то…
Элена. С чем?
Паул. С какой-то опасной болезнью. По-моему, здесь налицо нарушение душевного равновесия. Может быть, даже под угрозой сама жизнь. И причина кроется…
Эдвард (резко). Заткнись, кретин!
Элена. Продолжай, Паул, прошу тебя.
Паул. Я сказал: может быть. Вопрос слишком деликатный, и я не хотел бы входить в детали…
Элена. Но ты же врач!
Паул. Конечно. Однако одно неосторожное слово может, словно снежный ком, повлечь за собой непредсказуемые последствия. (Сжимает пальцами виски, как бы пытаясь сосредоточиться.) Это слово прорвется сквозь флюиды, которые нас окружают, и бац!
Элена. Что значит это «бац»?
Паул (распрямляется). Произойдет несчастье.
Пауза. Вдалеке слышны крики детей, купающихся в море.
Элена. Продолжай, прошу тебя!
Паул. Вы позволите? (Наливает себе стакан лимонного сока.) Гм, вкусно.
Элена. Я должна знать все. Ведь в Эдварде вся моя жизнь. Я люблю его, я…
Паул. Я полагаю… (сосредоточенно думает) причины этого нарушения равновесия нужно искать далеко, очень далеко — в его детстве.
Эдвард начинает смеяться, он безудержно хохочет. Остальные в замешательстве.
Паул строго смотрит на него.
Эдвард (явно превозмогая себя). Я знал, я так и знал, что это всплывет. Тут просто так не обойдешься, непременно попадешь в яблочко.
Паул (тоном врача, ставящего диагноз). Нездоровый, подозрительный смех. (Не спеша, с достоинством прохаживается взад-вперед, затем, подойдя к дереву, прислоняется к нему.) Он надеется укрыть в тумане мрак своей души.
Эдвард (внезапно серьезно и холодно). Оставь дерево в покое!
Паул (отходит от дерева). Прошу прощения.
Пауза. На дереве начинает щебетать сойка. Другая отвечает ей издалека.
Эдвард. Порой человеку может доставить радость какая-нибудь мелочь: детский смех, вечерний пейзаж, благородный поступок простого рабочего. Только не для меня все это. Меня радует лишь мое дерево. Оно мое. Наивно, конечно, но что поделаешь.
Паул (делает вид, что уходит, но ему это плохо удается).
Думаю, что мне ничего другого не остается, как вернуться в отель. (Никто его не удерживает.) Верно?
Элена (все это время она с отсутствующим видом слушала Эдварда). Нет, вовсе нет. Никто вас не гонит.
Паул. Мне кажется, ваш муж этого хочет.
Элена. Мы поженились, объединив наше имущество. Все, что у нас есть, наполовину принадлежит и мне. Этот дом принадлежит нам обоим в равной степени. (Эдварду.) Почему ты даже с посторонними людьми так груб? В кои-то веки в нашем доме гость! (Тише.) Почему бы тебе не разложить пасьянс?
Эдвард переводит взгляд с Паула на жену.
Паул (невольно ежится под этим взглядом). А может быть, мы разложим пасьянс вместе? По-моему, я этим еще никогда не занимался. С удовольствием бы поучился. Это обыкновенный пасьянс? Семь карт кладутся в ряд, красная на черной?
Эдвард. Да, обыкновенный.
Элена. Прекрасно! Займитесь этим вместе.
Эдвард (медленно идет к дому). Каким бы ничтожеством ни был твой гость, он все равно праведник.
Элена (дождавшись, когда Эдвард скрылся в доме, шепчет). Ну, и как это понимать?
Паул. Что?
Элена. А то, что с ним происходит?
Паул. Знаете, ваш муж вам не пара.
Элена. А кто же мне пара, как по-твоему? Уж не ты ли?
Паул. Вы самое очаровательное существо из всех, кого я когда-либо встречал, а на своем веку я повидал людей немало. Ваши глаза, ваши волосы, ваша шея… Сегодня я всю ночь не сомкну глаз.
