Элена. Послушай, что я скажу: не нервируй Эдварда. Ты же видишь, в каком он состоянии. (У нее самой явно дрожат колени.) И не раздражай его своими разговорами.
Паул. Да, повезло ему с женой! И все же…
Элена. Что «все же»?
Паул. Он сползает. Скатывается. Уходит с правильного пути.
Элена. Зачем ты мне это говоришь?
Паул. Если так дальше пойдет, он не протянет и года. Да нет, и шести месяцев.
Элена (испуганно). Только год? Ты уверен?
Где-то кричат чайки.
Паул. В его взгляде есть что-то… (Умолкает.)
Возвращается Эдвард с колодой карт и садится на свое прежнее место в углу.
Элена. Дорогой, Паул находит, что в твоем взгляде есть нечто такое… Как ты сказал, Паул?
Паул. Ну…
Элена. Ну что же ты? Говори!
Паул. Запретное желание не покидает его и мучит. Почему? Потому что он боится этого желания.
Элена. Ты вещаешь, словно школьный учитель на уроке.
Эдвард (невозмутимо, Паупу). Дерево?
Паул. Да, я имею в виду это дерево.
Эдвард (улыбается). Ты хитрец.
Паул (явно польщен). Если работаешь начальником отдела в министерстве, нужно уметь видеть. Конечно, локтями тоже нужно уметь действовать, но прежде всего — глазами. И вот сегодня я увидел… то, что увидел. Впрочем, меня это не касается. Я добросовестно выполняю свою работу, потом еду в отпуск, вот так и строится вся моя жизнь. Я не пытаюсь служить примером хорошего поведения или нравственности. Меня не волнует ни проблема продолжения рода, ни чья-либо смерть.
Эдвард. Ты мудрец, Паул, браво! Продолжай в том же духе, и с тобой никогда ничего не случится. (Почти радостно.) Теперь, когда все выяснилось и ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь, любезный мой гость, займемся картами.
Элена. Ничего не понимаю. О чем это вы?
Паул (отечески). Не утруждайте свою прелестную, очаровательную головку.
Эдвард. Наш природовед, кажется, переходит на фамильярность. И вместе с тем, как результат обширных познаний, рождается осуждение. (Помолчав.) Ты меня осуждаешь?
Паул. Нет.
Э д в а р д. А ее?
Паул. С чего бы?
Эдвард. Не знаю. Я никогда не копаюсь в чужой душе, как это делаешь ты. Я полагаю, что, если человек тихо-тихо, совершенно неслышно вторгается в чужую душу и без тени сомнения копается в чужих делах, он должен испытывать к своим жертвам неприязненное чувство — своего рода осуждение.
Паул густо краснеет.
И тогда к высокомерию примешивается нескрываемое ликование. Не так ли, Паултье?
Паул (сердито). Отстань от меня! Меня совершенно не трогает твое брюзжание и твои рассуждения по поводу собственного счастья или несчастья. Иди-ка лучше к своему дереву.
Эдвард. Я так и сделаю, друг мой.
Элена. Паул, ты же мне обещал…
Паул. Да, да. (Пауза.) Так мы займемся пасьянсом или нет?
Эдвард (почти ласково). Садись сюда.
ГІаул садится на диван рядом с Эдвардом. Они раскладывают карты. Элена красит ногти, сидя на плетеном стуле, спиной к ним.
Все это отдает пошлостью. Ты прав. Я говорю о моем нытье по поводу собственной персоны. Но как уйти от этого?
Паул. Ты разве не служил в армии? Где ты был во время войны?
Эдвард. Как уйти от этого, спрашиваю я.
Паул. Бубновая восьмерка на черную девятку. Вот так!
Эдвард. Это мерзко, я согласен, плохо помнить только о собственных несчастьях. И все-таки в этом есть что-то приятное.
Паул. В несчастье?
Эдвард. Да. В этом какой-то привкус горького миндаля.
Паул. Ну, это уж слишком!
Эдвард. Да, Паул. (Хочет что-то сказать, но не решается.) Смотри внимательно. Сюда. Ой, нет! Два черных валета в одном ряду. Черные близнецы.
Элена (в пространство). Я на восемь лет моложе Эдварда. Нет, на семь. До ноября прошлого года мы были счастливы. Целую вечность. Семь благословенных лет. Я была его рабыней, его матерью, женой, любовницей, бабушкой, его сержантом и его королевой. Я была для него всем, если не считать его отца, этого великого семейного шута. Просто ума не приложу, что делать. У него что-то на уме. Он словно закован в панцирь, в латы из меди. Поэтому и не желает загорать. Он варится в своей медной оболочке, этот стерилизующийся слизняк.
Паул. О, какой ужас! Девятка треф. Она предвещает беспутство.
Элена. Как он произносит это слово! С таким удовольствием, прямо смакует.
Пауза. Вдалеке слышны крики купающихся.
Сколько времени прошло! За три месяца ни разу. А я боюсь с ним об этом говорить. В американском докладе утверждается: в семьях высокопоставленных чиновников такое случается не меньше двух-трех раз в неделю. Как раз у таких, как Эдвард. Это, конечно, в среднем. Впрочем, не так уж плохо. Хоть бы у него это прошло! Ведь мне скоро тридцать два. А там не за горами и сорок.
Во время ее монолога из дома снова доносится голос матери, на этот раз можно разобрать, что она говорит: что-то про карты.
Паул. Нет. Дальше некуда, просто некуда! Десятка червей — десять скорбей.
Голос матери. Я тоже хочу играть в карты. Хочу!
Элена. Эдвард, слышишь, там твоя мать замяукала.
Эдвард (собирает карты). Пасьянс не получился. Не могу сосредоточиться. Попробуем еще раз. (Раскладывает карты.)
Паул. Недурно.
Элена (в пространство). Моя мать говорила: «Чем больше ума, тем больше безумия». Если бы это было так! Я-то ведь совсем не изменилась, Эдвард. Совсем. Я осталась прежней. И по-прежнему хочу. Ты же хочешь всех удивить. Мне этого никогда не понять. И все-таки, если считаешь, что человек неистощим, значит, любишь его. Неистощим. (Смотрит на играющих.) Эдвард раскладывает карты так, словно от этого зависит его жизнь. А если его жизнь от этого… (Встает, помахивая руками, чтобы высушить лак, подходит к играющим.) Эдвард, если третий пасьянс не получится, обещай мне, что не натворишь глупостей. (Пауза.) От этого трефового валета никуда не деться.
Голос матери. Почему вы мне никогда не разрешаете играть с вами?
Паул (торжествующе). А теперь еще тройку на четверку, так, а здесь король и сверху дама! Примите мои поздравления! Получилось просто потрясающе!
Эдвард смешивает карты. Подходит к дереву, трогает его рукой.
Паул (позади Эдварда). Сколько пасьянсов вы раскладываете в день? Если бы мне пришлось так часто этим заниматься, у меня, наверно, давно заболела бы голова. А у вас она не болит? Послушай, я же с тобой разговариваю!
Эдвард не отвечает.
Я хочу тебе сказать, что ты невыносимый, самоуверенный эгоист, который считает, что весь мир зависит от его дурного настроения. Ну, что ты на это скажешь? Что? Не слышу.
Элена. Паул!
Паул. Если я неучтив, то он просто невежа — не отвечать, когда с ним разговаривают! (Эдварду.) Может, все дело в твоей жене?..
Элена. Паул, что ты мне обещал? Ты же клялся здоровьем своей матери!
Паул (удивленно). Я? Что я тебе обещал?
Элена. Что будешь сохранять спокойствие. Несмотря ни на что.
Паул. Так я еще и в чем-то виноват?
Элена. Но вы только что так хорошо играли вместе.
Паул. Хочет он загорать или нет, любит тебя или нет — мне наплевать. Но если я к нему обращаюсь, надо отвечать! Так меня по крайней мере учили в школе. (Понемногу успокаивается.) А как же иначе? Ведь даже кошка отзывается, если ее называют по имени.
Эдвард (у своего дерева). Железы сладострастия и железы раздражения расположены рядом. При очень большом возбуждении они начинают взаимодействовать. Мне кажется, наш друг становится назойливым. (Медленно возвращается в свой угол.) Его обуревают несколько страстей одновременно. Таким людям трудно жить.
Наступает относительное спокойствие. Только что все в волнении расхаживали по террасе, а сейчас как будто каждый нашел себе место: Эдвард на диване, Элена теперь уже на другом стуле, Паул уселся в один из шезлонгов.
Паул. Если бы я не был уверен, что нахожусь в Испании, я бы рискнул заявить, что здесь дует. (Поеживается.)
Эдена. Здесь иногда налетает ветер с гор.
Паул. Недаром я хотел взять с собой пуловер.
Элена. Если этот ветер несколько дней не утихает, местные жители начинают волноваться. А этот порывистый ветер иной раз не прекращается неделями. И тогда среди местных начинаются стычки и драки в кабачках. А то кто-нибудь поднимается на горное пастбище и начинает вымещать зло на скотине — колотит бедную овцу или осла, пинает ногами.
Паул. Причиной, видимо, служит их пища. Слишком много здесь едят зеленого горошка. Это вредно.
Элена. Обычно в феврале, на исходе зимы, здешние жители чувствуют себя скверно. А если еще и ветер подолгу не стихает, некоторые просто не выдерживают, лезут в петлю.
