Где-то неподалеку мычат быки.
(Декламирует.) Привязанные к столбам на каменистых пастбищах у моря, мычат быки на луну. Или на большеглазую корову, которая поднимает голову и хвост, заслышав их мычание, и пасется дальше. (Мычит.) И пасется дальше!
Голос матери в доме. Это ты, Эдвард?
Эдвард мычит в ответ.
Голос матери. Эдвард!
Эдвард (тихо). Я, мама. Мычащий рогоносец, которого ты произвела на свет. Не говори, что ты не узнаешь мой голос. Не отказывайся от меня. Как не отказалась ты от выжившего из ума рогатого, который сотворил меня.
Голос матери. Почему ты перестал петь?
Эдвард (встает, декламирует с воодушевлением). После проигранного сражения, постыдно бежавший с поля боя подальше от резни и смерти, спрятавший под покровом ночи свой позор и свою трусливую ложь воин поет. Он доволен, что остался жив. Он поет с надрывом колыбельную песню. О, как он боится! (Без пафоса.) Что я говорю? Боится… Кто боится? С чего бы? (Испуганно зовет.) Мама! Иди сюда! Скорей! (Ждет. Страх постепенно проходит. Эдвард бесцельно бродит по лужайке. Несколько раз ударяет по стволу дерева.)
Мать (входит в ночной рубашке). Ты так красиво пел только что. А потом вдруг начал мычать.
Эдвард. Мама, у меня очень испуганный вид?
Мать (подходит поближе, всматривается в его лицо). Я не очень хорошо вижу. Здесь так мало света! Кажется, у тебя расширены зрачки. А может, не следовало этого говорить?
Эдвард. Значит, все-таки есть. (Вытягивает перед собой руку. Она не дрожит.)
Мать (закуривает). Мне очень не нравится тот тип, что ушел с Эленой. Видел, какие у него толстые ноги? Почти нет лодыжек. Не понимаю я Элену. Она ведь такая чувствительная. Как она может общаться с таким человеком. Их нет уже шесть часов.
Эдвард. Мама, вот ты скоро… ну, в недалеком будущем умрешь. Тебе страшно?
Мать (после паузы). Говорят, это происходит довольно быстро. Сейчас не бывает долгих предсмертных мук. Так говорят. Но кто может это знать? Человек падает, его колют иглой, чтобы узнать, жив он или мертв. Но достаточно ли глубоко они колют?
Эдвард (нетерпеливо). Да я не об этом спрашиваю. Я хочу знать, ты боишься смерти?
Мать (в раздумье). Нет.
Эдвард. Ты уверена?
Мать. Я думаю, это просто игра. Как всякая другая. Жмурки. Прятки. Только назад возврата нет.
Эдвард (с нежностью). Дорогая мама, сейчас человек знает ответ на любой вопрос. Только не я.
Мать. И для этого ты поднял меня с постели? (На самом деле она рада, что встала и теперь находится рядом с сыном.) Может, разложим пасьянс?
Эдвард. Нет.
Мать. Ну, тогда сыграем во что-нибудь?
Эдвард. Однажды…
Мать (усаживается в шезлонг. Между ними это давно заведено — рассказывать друг другу истории). И что же?
Эдвард. Жила однажды семья. Муж — достойный человек. Жена тоже очень славная. И еще жила с ними мать мужа. И отправились они в отпуск в Испанию.
Мать. А мать была больна?
Эдвард. Нет, муж был болен. Но ни жена, ни мать не знали об этом. У него было… слабое сердце. Да. И вот однажды утром мать и жена нашли его мертвым.
Мать. Сердечный приступ?
Эдвард. М-да. Они, конечно, испугались. Но ничего не поделаешь: без всякого сомнения, перед ними лежал покойник. На полу, на террасе. Ну, обе, конечно, проплакали целый час.
Мать. Особенно мать.
Эдвард. Вероятно. Но что же делать с покойником? Случилось это как раз тогда, когда им уже надоело отдыхать и они решили вернуться в Бельгию, потому что они были бельгийцы. Надо ли было звать врача? Нет, покойный уже остыл. Вызвать полицию? Представителей власти? Похоронного агента? Неужели придется его хоронить на испанском острове?
Мать. Об этом не могло быть и речи!
Эдвард. Хуже всего то, что ни жена, ни мать не говорили по-испански, потому что всеми делами занимался муж. А как же все объяснить испанцам? Как переправить тело? Возьмем его с собой, решили они, довезем до французской границы и там объясним, что решили похоронить покойника, нашего мужа и сына, в бельгийской земле. Сказано — сделано. (Мать кивает.) Ехали они осторожно, дорогой груз лежал в багажнике, завернутый в одеяло. Но супруга, сидевшая за рулем, вне себя от волнения… представьте, какой удар для нее: ее муж, совсем еще молодой, ему еще и сорока не было, который был по-ангельски добр к ней… (Внезапно с невероятным пафосом.) То, что он угрожал ей разводом, она забыла и простила! — ведь этот человек лежит сейчас мертвый в багажнике. Машина ехала медленно, не больше сорока километров в час, и вдруг… С чего я начал? — ах да, супруга была в таком расстройстве, что забыла заправить машину. Мотор пыхтит, чихает, захлебывается и глохнет, машина останавливается. Наступает ночь. Кругом ни души. На дороге ни одной машины. Тихо.
Мать (напряженно слушает). Так-так!
Эдвард. Да, ни единого звука. И что же они делают, эти две слабые женщины? Идут в лес, отыскивают там скромную хижину и просятся на ночлег. (Дальше рассказ то и дело прерывается, Эдвард запинается на каждом слове.) Их приглашают в дом. Но обе женщины не говорят по-испански, они очень смущены и не решаются сообщить, что у них в машине лежит холодное, застывшее тело, которое в духоте летней ночи, возможно, уже начало разлагаться. Никто из двух убийц не может…
Мать (горячо). Но ведь они его не убивали!
Эдвард (тоже горячо). Конечно, убили! (Спокойнее.) Обе всю ночь не сомкнули глаз, до рассвета пролежали без сна, терзаемые угрызениями совести.
Мать делает попытку перебить его.
(Кричит.) Я говорю: угрызениями совести! Они одновременно поднялись со своего ложа.
Мать. С какого ложа?
Эдвард. Ну с кровати. И, держась за руки, осторожно, стараясь никого не разбудить, выходят. Еще очень рано. Они идут к машине. И что же? Где их машина? Ищут, здесь и там. Машина исчезла. Ее украли! О ужас! Кошмар! Машина за сто тридцать тысяч франков, со всем багажом: драгоценностями, мехами и платьями — все исчезло.
Мать. И труп тоже…
Эдвард. Вот именно. Исчезло тело этого человека — сына и мужа. «Боже!» — вскричали обе женщины. Но только эхо отозвалось на их стон. Проходит день. Второй. Наши путешественницы загорают, купаются и становятся совершенно шоколадными от загара.
Мать. Что ты такое говоришь? Разве они не вызывали полицию?
Эдвард. Вызывали. Но в такой глуши полицию приходится ждать два дня. Ну ладно. Приехала наконец полиция. Хорошо, что комиссар знал французский, и супруга объяснила ему по-французски…
Мать. А ведь старшая тоже говорила по-французски?
Эдвард. Конечно. Но она от горя не могла проронить ни слова. (Мать успокоенно кивает.) Когда супруга стала перечислять пропавшие вместе с машиной вещи, она не решилась сказать о покойнике и промолчала. Полиция принялась за дело. Начались телефонные звонки, поднялась тревога, перекрыли все дороги, появились ищейки, конные жандармы и гусеничные автомобили — наконец отыскали машину. Ее нашли на окраине прелестной деревушки, возле живописного оврага. Женщины добрались до нее. Все цело. Только труп исчез.
Мать. Силы небесные!
Эдвард. Да!
Мать (довольно быстро восстанавливает ход событий). Какой-то бедолага увидел ночью машину, украл ее и на остатках бензина уехал. Остановился, захотел посмотреть на добычу, обнаружил мертвеца. И… сбросил его в овраг.
Эдвард. Женщины по-прежнему молчали. Приехали в Бельгию, рассказали, что муж в Испании сбежал от них с любовницей. (Взволнованно, с пафосом.) А где-то в испанской пустыне, где растут колючие кустарники и гудят неугомонные пчелы, лежит и тлеет человек. И огромное отвратительное мировое пространство медленно поглощает его. (Откидывается назад.)
Мать (тихо). Как хорошо ты умеешь рассказывать! (Пауза.) Это у тебя от отца.
Пауза.
Эдвард. Я часто думаю о нем в последнее время.
Мать. Ты ему очень многим обязан: состоянием, воспитанием…
Эдвард. Всем!
Мать. Никогда не забывай его, мой мальчик.
Эдвард. Не забуду, мама.
Над домом проносится реактивный истребитель. Они пытаются увидеть самолет.
Мать. Он так много для тебя сделал.
Эдвард. Остриг меня.
Мать. Что?
Эдвард. А ты не помнишь? Он вычитал в какой-то газете, что волосы лучше растут, если их стричь регулярно.
Мать. Не помню…
Эдвард. Мне было четырнадцать лет, когда он заявил, что меня нужно остричь наголо. Втроем: парикмахер, его помощник и мой отец — они усадили меня в кресло и даже привязали, потому что я вырывался изо всех сил. А на другой день я должен был идти в школу — в пятую латинскую, с совместным обучением, — а голова-то голая, как яйцо!
