Паул. Александр. Но все называют меня Паулом.
Элена. Как странно. Отца Эдварда звали Марком, но все звали его Глоток. Он был любитель выпить. Он пропал в прошлом году. Мы больше никогда не увидим его.
Паул. И вы даже не знаете, куда он…
Элена. Нет. Никто не знает, уверена. И что бы ни говорили, как бы ни объясняли, никто никогда этого не узнает. Я любила его не меньше, чем Эдварда. Он был кутила и весельчак, не то что Эдвард. Все его любили. Глоток здесь, Глоток там — только и слышишь в Антверпене со всех сторон. И вот он лежит, высохший и белый, как ненужная бумажка, с дурацкой свечой в руках, которая никак не хочет стоять прямо, лежит с закрытыми глазами, с закрытым навсегда ртом.
Паул. Не надо отчаиваться. Что Господь отнимает правой рукой, то Он возвращает левой.
Элена. Ничего подобного! Ложь! Обман! Ничего этого нет! Незачем давать себя дурачить! Ничего Он не возвращает и ничего не дает взамен. Ничего! Мы с Эдвардом женаты восемь лет, и никакого, ни малейшего намека на беременность, ни разу. А знаешь почему?
Паул. Неисповедимы пути Господни.
Элена. Да, потому что мы с Эдвардом всегда на точке кипения. Мы любим друг друга так неистово, так страстно, уважаемый господин из Экло, что все вокруг — и кровать, и комната, и весь мир — пышет жаром и испепеляет любой плод. От нас прямо пар идет, словно от взмыленных лошадей. Ни один зародыш не может выдержать такое.
Паул. То, что вы говорите, несколько…
Элена. Хорошо. Можете не верить. (Отворачивается от него. Говорит, как бы размышляя вслух.) И вот с месяц назад над моим мужем вдруг пронеслось нечто, и оно застряло в его мозгу. Словно опухоль какая-то появилась, она давит на его нервную систему. Кажется, что он уже сейчас — а ему нет еще и сорока — махнул рукой на свою жизнь. И на мою тоже. Я не знаю, чем ему помочь. Хочу помочь и не знаю как. (Пауза.) Ты любишь море?
Паул. Я не могу без него.
Элена. А солнце?
Паул. Кто же не любит солнца? Поры…
Элена. Он!
Паул (смотрит на Эдварда). Вот как?
Элена. Да, именно так!
Паул (в раздумье). Странно. Впрочем, я знал одного человека, который не переносил солнце. От одного-единственного лучика у него выступала сыпь на коже. Ужас! (Пауза.) Сегодня, пожалуй, еще жарче, чем вчера.
Элена. Может, это странно, но мой муж, с тех пор как мы приехали на этот остров, ни разу не загорал. Мы приплыли сюда на пароходе, а этот дом сняли еще в Антверпене. Чтобы успокоить нервы Эдварда. «Домик в горах», — сказали нам. «У моря, на солнечном юге», — сказали в агентстве. Четыре с половиной тысячи франков в месяц.
Паул. Что ж, вполне сносно.
Элена. Наедине с природой. Ну так вот, прибыли мы сюда со своими пожитками и сразу ринулись в душ.
Эдвард. Вдвоем.
Элена. А когда я у него спросила — нежно так, участливо, — не хочет ли он позагорать, посидеть на солнышке (стучит каблуком по полу, начиная терять терпение), чтобы вернуться в Антверпен с бронзовым загаром, он вдруг достал газету, сел там, где сидит сейчас, и с тех пор ни разу не выходил на пляж.
Паул. А испанский воздух так полезен…
Элена. Мало того. Ни разу не искупался в море, хотя оно плещется в двух шагах отсюда. Слышишь?
Паул. Что вы сказали?
Элена (нетерпеливо). Ты слышишь шум моря?
Все прислушиваются.
Паул (словно делая открытие). Да, конечно. Шумит совсем рядом. Прибой.
Эдвард. Пенится, как кипящее молоко.
Элена (запальчиво). Он купается только в ванне! В воде, подогретой в газовой колонке. И еще добавляет туда хвойный концентрат.
Паул. Гм, какая жалость…
Элена. Между тем мы стремились сюда, в этот прелестный уголок, специально, чтобы насладиться морем, чтобы дышать свежим воздухом. Ты когда-нибудь видел такого бледного человека? Думаю, другого такого бледнолицего во всей Испании не сыщешь. (Эдварду.) Посмотрел бы ты сейчас на себя. Это же ни на что не похоже, мой милый. (Пауза. Спокойным тоном.) Я согласна, что с домом вышла промашка. Нас надули. В агентстве нам наврали. Это совсем не похоже на домик в горах. Тут все есть: электричество, и горячая вода, и холодильник — мы же этого ничего не хотели. (Паулу.) Но ведь можно же притвориться, будто ничего не замечаешь, и все равно купаться в море и загорать, есть жареные креветки, к примеру. И не будет у тебя никаких проблем. Так нет же… Иногда, Паул, я просто не вижу больше смысла в этой жизни.
Эдвард (тоном декламатора, с пафосом). Люди жарятся на солнце, как бифштексы на противне. И потом растекаются, словно медузы. Солнце убивает их раньше, чем других.
Паул (обращаясь к Эдварду, неприязненным тоном, как человек действия к пассивному созерцателю). Ну и что же вы здесь делаете целый день?
Элена. Раскладывает пасьянс.
Паул. Весь день?
Элена. Да. Это дело нехитрое: черная десятка — на красного валета, красная четверка — на черную пятерку.
Паул. Да, чудное занятие. Многие великие люди, как мне рассказывали, и генерал де Голль в том числе, любили раскладывать пасьянсы. Но дома, после работы, разумеется! Или после хорошей прогулки, когда взбодренный, утомленный организм…
Эдвард. Не нравится мне этот господин.
Паул (кажется, что он услышал эти слова и теперь внимательно смотрит на сидящего Эдварда. Обращается к Элене). У вас не найдется стакана воды? Такая жара, пыль…
Элена. А потом он еще удивляется, что ему не спится по ночам. Посмотри, Паул, как он сидит в своем углу, и скажи, что ты о нем думаешь? Только честно, напрямик.
Паул. Ну, это не так-то просто…
Долгая пауза.
Элена. Ты прав. Лучше ничего не говори. Да и потом, ты не имеешь права судить о нем. Кто ты такой, в сущности?
Паул. По радио сообщили, что завтра ожидается дальнейшее повышение температуры.
Пауза. Короткие гудки корабля.
Эдвард. Когда мы поженились, я был человек трудный, но безобидный. Все изменилось в один день, в среду, после того бала в казино в Бланкенберге.
Элена. А что ты можешь сделать, если человек, которого знаешь как свои пять пальцев, которому моешь спину в ванне, с которым каждый вечер смотришь телевизор, рядом с которым идешь по жизни, вдруг, без всякого объяснения, наотрез отказывается загорать и купаться в море? Каково? (Эдварду, порывисто.) Ну что я тебе, долговязый, сделала? Ведь я, Паул, ничего плохого ему не сделала. Я просто женщина, обыкновенная женщина. И ни разу его не обманула.
Эдвард. В Бланкенберге был бал. В честь Белой Крысы. Его назвали так потому, что король Леопольд Второй[212] был потрясающий шутник; неистощимый на всякие забавы, как и мой покойный отец, — он сидел на официальном обеде рядом с бургомистром и, когда губернатор произносил тост, вдруг вытащил из кармана белую крысу и пустил ее по праздничному столу. Началась паника! Но скоро гости пришли в себя и рассмеялись. С тех пор королевскую шутку отмечают ежегодным балом.
Элена. Да, никогда. Разве только один раз. Да это же был сущий пустяк. Тут и говорить не о чем, но я все-таки обманула его. На маскараде. В казино. Один-единственный раз.
Эдвард (театральным тоном). Бывает же такое: идет человек на костюмированный бал, меняет свой облик, надевает маску, так что трудно дышать. Остальные тоже меняют свое лицо, свой голос. Не успеешь оглянуться — вокруг совершенно другие люди, совсем не похожие на тех, что входили в зал. Начинается невообразимая путаница. И это не кончается еще много-много недель. (Эдвард произносит все это не без доли искренности, однако старается этого не показывать, что не всегда ему удается, и он говорит прерывисто, высокопарно-театральным тоном, который то и дело сменяется удивленными нотками.)
Элена (Эдварду). Но ведь тот маленький обман не имел никакого значения? Правда, мой цыпленочек? Мы договорились забыть его, похоронить навсегда. Ничего не было, верно?
Эдвард (Элене, дружелюбно). Ты нарядилась Камиллой. Была в кринолине. С маминым веером. Я сам нарисовал тебе три мушки. (Показывает три точки на своем лице.) Страстную — возле правого глаза, изысканную — на щеке и кокетливую — возле губ.
Элена. А ты был маркизом, в коротких штанах и в напудренном парике. Ты был самым красивым мужчиной на балу и улыбался мне так, словно видел меня впервые.
Эдвард. И вдруг ты исчезла, и я не мог тебя отыскать в этой распаленной, неистово скачущей толпе.
Паул (ему явно надоело молча слушать этот разговор). В каком году это было?
Элена и Эдвард (вместе). В прошлом.
Паул. На побережье было много англичан в прошлом году. Из-за того, что сняли валютные ограничения.
Эдвард. Вокруг меня топали и приплясывали искусственные носы и монашеские рясы. Они дышали мне в лицо и скакали вокруг меня, взявшись за руки. Тебя нигде не было. И только через час…
