Элена. А ты был маркизом, в коротких штанах и в напудренном парике. Ты был самым красивым мужчиной на балу и улыбался мне так, словно видел меня впервые.
Эдвард. И вдруг ты исчезла, и я не мог тебя отыскать в этой распаленной, неистово скачущей толпе.
Паул (ему явно надоело молча слушать этот разговор). В каком году это было?
Элена и Эдвард (вместе). В прошлом.
Паул. На побережье было много англичан в прошлом году. Из-за того, что сняли валютные ограничения.
Эдвард. Вокруг меня топали и приплясывали искусственные носы и монашеские рясы. Они дышали мне в лицо и скакали вокруг меня, взявшись за руки. Тебя нигде не было. И только через час…
Элена (громко). Через полчаса. Не больше чем через полчаса, Эдвард. Не нужно преувеличивать.
Эдвард. Через час ты вышла из двери, на которой старинной вязью было выведено: Для мужчин. Ты шла под руку с моряком.
Элена. Через полчаса!
Эдвард. Откуда мне было знать, что это настоящий матрос, из тех, что расквартированы в Бланкенберге, и он даже не потрудился переодеться. (Сердится.) Он, видите ли, в своей грязной матросской робе зашел в казино, чтобы…
Паул. Ловко придумал! Однажды в опере я видел негра, который должен был на сцене изображать негра. Так вот, вы мне не поверите, свою черную физиономию он еще вымазал черной краской!
Эдвард. Я глазам своим не поверил, стоял как идиот и еще спросил у тебя, какое у него звание, квартирмейстер или старший матрос, помнишь? (Язвительно хохочет.)
Элена. Откуда я могла знать все бельгийские военно-морские звания? У него была одна или две нашивки, то ли на рукаве, то ли на плече — уже не помню!
Эдвард. Вы оба увидели меня, он поцеловал тебе руку и исчез, хохоча во все горло.
Элена. Ты смотрел на него с таким удивлением, дорогой, будто никогда прежде не видел моряков.
Эдвард. Ты тоже тогда засмеялась. Потом, когда мы пошли к выходу, сказала: «Я так хотела».
Элена. Да, я так хотела.
Паул (не в силах больше слушать их разговор, звонко чмокает губами). Вечером будет не так влажно. Море немного отступит. Говорят, в Средиземном море почти не бывает приливов и отливов, и все же…
Элена. Дорогой Эдвард! Бука ты мой! Зануда! Бледнолицый мой дурачок! Мы же договорились забыть об этом, вычеркнуть этот эпизод из памяти.
Эдвард. Я так хотела, я так хотела, я так хотела!
Паул. Уж если женщине что-нибудь взбредет в голову… (Умолкает.)
Элена. Он тут капризничает, Паул, а знаешь, что он хочет нам, людям двадцатого века, втолковать? Что номер, который я выкинула с тем моряком — я и лица-то его уже не помню, — что та маленькая шалость настолько выбила его из колеи, что у него уже нет желания даже загорать. Вот так! Этот ничтожный эпизод, видите ли, смертельно обидел его, и он не забудет его до конца дней. (Эдварду.) Я права? Ты это так хотел бы нам объяснить? И даже сам готов в это поверить…
Паул (встает, делает глубокий вдох, разводя руки в стороны). Уф, наконец-то ветерок!
Элена. Но я не хочу такого объяснения. Я его не принимаю! (Пауза. Говорит очень спокойно.) Это продолжается уже две недели.
Паул (сочувственным тоном). Две недели!
Элена. Я все перепробовала, Паул. Угрожала, умоляла, льстила, ползала перед ним на коленях. Я сказала ему — правда, дорогой? — что, если он этого не прекратит, я сбегу. Надену черное атласное платье, туфли на высоком каблуке и встану где-нибудь в порту, а потом пойду с первым встречным — полицейским, рыбаком, туристом, неважно с кем. Когда же я снова вернусь сюда, я расцвету, как цветок, нальюсь, как бутон. И знаешь, что он мне на это ответил? Нет, не могу сказать! Мне стыдно!
Эдвард. Ну, иди, если хочешь, и стой там в своем атласном платье!
Элена. Да, именно это он сказал мне прямо в лицо. А ему уже почти сорок лет от роду. Я спрашиваю тебя, Паул, разве так подобает говорить взрослому мужчине, владельцу фирмы, деловому человеку, у которого вполне удачный брак и нет никаких забот на белом свете? Паул, у тебя, я вижу, есть голова на плечах, ну хоть ты скажи ему, что этот случай не имеет ни малейшего значения, такое ведь в каждой семье случается.
Паул. Да, господин Миссиан, зря вы ломаете голову над…
Элена. Скажите ему, что он должен загорать и купаться.
Паул. А мне кажется, в этом что-то есть.
Элена. Сорок лет, вся жизнь впереди, а чем он занят целыми днями? Раскладывает пасьянс, сидит под маминым зонтом. Иногда отгонит камнем птицу. Ну а я не могу сидеть так целый день, я не настолько глупа! Паул, подойди сюда, дотронься до моей щеки, проведи по ней пальцем. Только смочи его сначала. Вот так.
Лизнув указательный палец, Паул проводит им по ее щеке.
Посмотри на палец. Видишь румяна или компактную пудру? (Торжествующе.) Не-ет, это загар, настоящий бронзовый загар! И здесь тоже! (Распахнув халат, поворачивается боком.) Прямо шоколад. (Эдварду.) А у тебя? Ну-ка, покажи. Покажи свое тело, если не боишься. Ты же совсем белый! Белый, как покойник!
Эдвард. Иногда человек ходит с раковой опухолью. Много лет ходит и ничего не подозревает. Но в один прекрасный день, ничем от других не отличающийся, опухоль лопается. И нет человека.
Элена. Паул, если бы ты меня не знал и вдруг однажды встретил, скажем, на пляже, ты бы подумал: «Что это за уродина идет»?
Паул. Господи…
Элена. Да или нет?
П а у л. Нет.
Элена. Ну что это за человек! Я понимаю, Эдвард не такой, как все… Но почему он отравляет мне жизнь! Конечно, мне уже за тридцать. А разве Аве Гарднер[213] меньше? Или Лане Тернер? Неужели я так безобразна, Паул, что до меня противно дотронуться? Почему же он не прикасается ко мне? (Пауза.) Почему не разговаривает со мной? А со своей матерью может часами болтать! Я что, не близкий ему человек? Молчи, Паул, ты такой же, как и он! Я по глазам это вижу. Ты тоже меня не любишь. (Приближается к ошарашенному Паулу.) Те же глаза. Они не видят меня, я для них не существую. (Внезапно поворачивается к Эдварду.) Вот я, здесь! Скажи же что-нибудь. Я ведь ничего тебе не сделала, дорогой мой Эдвард! Не сиди, уставившись в одну точку. Я не знаю, что мне делать. Так душа болит!
Эдвард. Она кладет слово «душа» в рот и жует его, словно жевательную резинку, а потом выдувает это слово сереньким пузырем. Он все растет, растет, пока душа эта не лопается. Обрати внимание, какой она становится тогда беспокойной, неудовлетворенной.
Элена. Свинья! Трус! (Пауза.) Зануда!
Паул. Он чудак, это точно.
Элена (сердито, Эдварду). Нечего улыбаться! (Пауза.) Впрочем, улыбнись мне, дорогой.
Из дома вновь громко звучит арабская мелодия.
Эдвард (кричит. Он мог переносить брюзжание, причитание, но слышать эти странные, непонятные завывающие звуки выше его сил). Господи боже мой! Настанет ли этому конец?
Музыка становится тише. Длинная пауза.
Элена. Ой, послушайте! Тихо! Слышишь, Эдвард? Это ведь «Танец цапли». (Начинает подпевать мелодии, но никак не может попасть в такт.) Его танцуют здесь при свете луны. Только старики еще помнят его движения. (Начинает медленно кружиться.) Женщина подхватывает юбку большим и указательным пальцами и наклоняет голову. Смотрит направо, налево. Потом кружится и воркует, как голубка. Как страстная голубка, Эдвард. Она ищет его. И вот он приходит, семенит вокруг цапли, но не дотрагивается до нее. Он вскидывает руки и машет ими, как коршун — крыльями. Он машет крыльями и постепенно приближается к ней. Вот-вот он налетит на нее, этот большой хищный коршун, на медленно кружащуюся голубку. Ну, давай, мой коршун! (Танцуя, приближается к Эдварду, громко напевая.) Давай, Эдвард, ну! Скорее, ну! (Пытается поднять его за руку с дивана, но он валится обратно.) Ну, иди же, я тебе говорю! Не хочешь? (Семенящими шажками обходит Паула, который тоже включается в танец.) Видишь, Паул умеет. Подпрыгивай выше, Паул. И хлопай крыльями. Ну, давай!
Паул. Так? (Машет руками, будто крыльями.) Берегись, я коршун. Берегись, я уже близко!
Элена. Смотри, Эдвард!
Эдвард (смотрит, как они танцуют). Какой этот тип здоровый, упитанный, все у него в полном порядке: и сердце, и мозг, и легкие, и желудок, и душа — все действует безотказно, как хорошо смазанный механизм. Прямо позавидуешь! А танцор какой превосходный!
Элена (быстро кружится по террасе, так что Паул едва поспевает за ней). Быстрее! Еще быстрее! Ну же!
Паул (останавливается и, шатаясь, бредет к стулу). Все. Я должен отдохнуть. (Отдувается.) Я ведь сто лет не танцевал. Разве что на Новый год иногда повальсируешь. А этот танец выше моих сил. Такой темп не по мне.
