Лена ее уговаривает, ласкает, хлебцем с солью потчует. Я — снова доить. Краснушка нет-нет, да и обмахнет меня хвостом по физии. «Ладно, думаю, лишь бы дело шло». Едва с грехом пополам подоили, заявилась Варька. Увидела, покраснела, как треснет своим подойником об пол, так у него бок-то и вмялся. Она чуть не лопнула от злости. «Ну, говорит, я вам покажу, как хозяйнувать…»
С того дня нам не стало жизни. Но корову мы научились доить и не уступили. Вставали с Леной чуть свет и доили.
Осенью дядя Антип привез полную машину сена и свалил у себя во дворе. Я знал, что здесь сено и с нашего участка, колхоз нам давал. Я пришел к дяде Антипу. «Бери сено, когда надо», — сказал он. А вот как пойдешь к ним за сеном, то на воротах замок висит, то Варьке некогда. И уйдешь ни с чем. А скотину кормить надо. Так мы всю соломку с сарайчика постягивали. Парили и Краснушку кормили. Но это плохая еда. Пошел я в правление просить сена. Председатель вызвал Антипа. Вместо него прибежала Варька и стала кричать:
«Сена — сколь хошь! А они лодыри… прости господи! Не хотят пальцем шевельнуть, чтобы покормить бедную животную! И за что только бог меня наказал! Взяла на себя такую обузу!»
— Ну, а ты что? — спросила Надежда Сергеевна. Митя опустил голову.
— Промолчал? Э-эх, Митя!
— Дров на зиму дядя Антип тоже привез машину, — продолжал Митя свой рассказ. — А нам сбросил во двор с полкубометра. Мы их скоро сожгли, хоть и экономили. Затем на топку хлевок свиной разобрали. Все равно ведь поросенка нет, а другого едва ли заводить станем.
Когда хлевок сожгли, я пошел снова в правление и получил разрешение взять в лесу дровишек… В воскресенье мы с Леной поехали в лес. Чтобы взять побольше, нагрузили целый воз, а сами шли пешком всю дорогу…
Вот тогда я и застудил ноги, Лена надела мамины валенки, крепкие, а я отцовские. Батя все собирался подшить их к зиме, да вот так и не получилось… Ну, я в дыры-то тряпок напихал, а они все равно вылезли. Снег в валенки набивался и таял. На морозе они застыли, как камень. Я едва ноги вытянул из них, даже на горячей печке не отогрелся.
Утром я не смог встать на ноги. Лена привела к нам учительницу Ольгу Ивановну, а она сходила за фельдшером. Так я попал в больницу.
Когда я выписался из больницы, наш председатель колхоза Иван Игнатьевич выхлопотал мне через Москву путевку в санаторий. Дядя Антип из отцовской пенсии купил мне билет к вам. Он последнее время стал хмурый какой-то и все глаза отводит, не смотрит на меня… Я попросил тетку Варьку купить мне еще рубаху, ведь в люди еду…
«И так хорош будешь! — закричала она. — Там казенные давать будут…» Тогда дядя Антип сказал: «Ну, и стерва, жадоба», — и потихоньку от Варьки в сенцах дал мне три рубля.
Я взял с собой пиджачок, надел чистую майку, брюки и вот эту рубаху… Ее мне еще мама купила…
— Ну, а кто же теперь хозяйничает у вас дома?
— Сами. Мы все распределили. Лена — она самая старшая, все ее слушаются. Она взялась корову доить, обед варить и убирать. Василий воду таскать, скотину поить, коровник чистить. А Пронька кур кормит. Он любит цыплят, как мама. Поймает их, желтеньких, пушистых, и греет в ладошках. Ему один раз курица чуть глаза не выклевала за цыплят. Еще больше он любит бегать по улице. Выучит уроки и просится у меня:
«Мить, а Мить, пусти на улочку»…
Митя замолчал. Задумался. И, словно, никого не было вокруг, сказал:
— И вот все трое молчат, не пишут. Уж не случилось ли чего? Озеро-то, наверное, уже растаяло, а Пронька — такой же озорник, как Леня.
Все в этот вечер были на редкость молчаливы. И без обычной суеты улеглись спать.
Надежда Сергеевна после ухода детей многое передумала. Написала письма председателю Митиного колхоза, в райисполком, в сельсовет и старшему инспектору по опеке и усыновлению.
Глава двадцать вторая. Сплошные неприятности
Утром все ребята знали Митину историю. Марксида еще до завтрака принялась записывать ребят в животноводческий кружок. Первыми в списке были Рая, Саша, Леня, и, конечно, Марксида. Леня приволок записываться в кружок все свое «малышевое звено». Не хватало только животных. В детском санатории не было живого уголка, один аквариум. Мобуту был хозяйским котом, поэтому в счет не шел.
— А Резвунок? Про Резвунка-то забыли! — попрекнул Марксиду и Раю Саша.
Резвунок — старый конь, такой же старый, как конюх дядя Паша. За рыжую бороду и важный вид ребята прозвали его Пашой. Паша возил в грязелечебницу неходячих ребят. И еще он ездил на базу за продуктами.
Паша сразу же отверг помощь ребят в уходе за конем.
— Характер у него неважный, привычки имеет плохие, — объяснил дядя Паша ребятам. — Дисциплина у него хромает.
Резвунок, вероятно, понял, какой поклеп на него возводит Паша и схватил его зубами за ухо.
— Вот видите, еще и кусается.
Если бы Резвунок обладал даром речи, он бы сказал, что дурные привычки есть и у самого дяди Паши.
Разве это хорошая привычка, возвращаясь с продбазы, забегать в буфет и задерживаться там у стойки? Надоедает ждать. Поэтому Резвунок частенько уходит от буфета и является прямехонько к кладовщику курорта или к кухне, где его всегда угощают куском хлеба с солью.
— Признайся, Ида, что ты провалилась с этим «животным» кружком, — ехидничала Ляля, рассматривая себя в зеркальце.
— Не с животным, а с животноводческим, — поправила ее Марксида.
— Ну, пусть будет с животноводческим, все равно провалилась. И все большие ребята над тобой смеются.
Ляля старательно оттирала следы чернильной пятерни на своей розовой физиономии.
— Попробуй кислотой, — посоветовала Марксида.
— Скажешь еще! У меня кожа нежная.
— Она у тебя толстая, как у носорога…
— Да как ты смеешь?! — возмутилась Ляля. — Ты просто злишься, что Митя за мной бегает, завидуешь! А на тебя и твои кружки не обращает внимания.
Марксида вспыхнула.
— Я? Завидую тебе? Может быть, скажешь, что я мечтаю получить такую же пощечину, какую тебе вчера при всех закатил Митя? И за дело!..
Ляля разозлилась.
— Свинопас несчастный! Я ему за эту пощечину отомщу!..
Все ребята сидели за столом. Последней к завтраку явилась Ляля.
Как было принято в санатории, опоздавшую встретили насмешливыми хлопками. Ляля не смутилась, подойдя к своему столу, она не села на свое место, а громко обратилась к воспитательнице:
— Светлана Ивановна! Переведите, пожалуйста, меня за стол к Фредику.
Фредик поперхнулся от неожиданности.
— Я не хочу сидеть здесь!
— Почему? — удивилась Светлана Ивановна.
— Не хочу сидеть рядом со свинарем, от него пахнет свиньями.
В столовой стало тихо, очень тихо. Марксида побледнела. А Митя покраснел до слез.
— Сейчас же извинись перед Митей за бестактность и садись на свое место, — сурово сказала Ляле Светлана Ивановна.
Капризно надув губки, Ляля села.
Митя, молча, не глядя на нее, выбрался из-за стола и вышел из столовой.
— Я не желаю тебе подавать принципиально! — дежурная по столовой Тома из-под самого носа Ляли взяла тарелку с супом и отнесла ее обратно в раздаточную.
— Подумаешь! Сама возьму!
Ляля, вскинув голову, отправилась за супом сама.
— Вся наша десятая палата не будет с тобой разговаривать до тех пор, пока ты не извинишься перед Митей, — заикаясь от волнения, сказала Ляле всегда тихая и деликатная Рая.
— И не подумаю. Отстаньте! Вот привязались!
— Ляля! После обеда зайдешь в кабинет к Надежде Сергеевне, я там буду тебя ждать, — сказала Светлана Ивановна.
— Мораль будет читать, — захохотал было Фредик, но Марксида так посмотрела на него, что Фредик умолк.
— Светлана Ивановна! Мы должны поступок Ляли обсудить и на общем собрании, — дрожа от гнева, говорила возмущенная Марксида.
— Правильно. После полдника собери ребят…
Через несколько минут Ляля растрепанная, красная, в слезах, выскочила из кабинета главврача.
— Ребята! С Ляльки «стружку снимали!» — оповестил всех мальчишек Леня. — А мы ее еще на собрании малость проработаем.
Собрание было очень бурным.
— Как тебе не стыдно так обидеть человека? — возмущались девочки.
— Ветчину с горошком любишь? — кричали мальчишки.
— Сегодня за завтраком съела свиную отбивную и еще просила?
— А кто пасет ветчину с горошком? — спрашивал Леня, — Эх ты…
— А он меня по щеке ударил, это ничего? — защищалась Ляля.
— А за что?
Она прикусила язычок.
— Сейчас же извинись перед Митей! — потребовала Марксида.
— Не извинюсь! Стану я унижаться перед каким-то деревенским мальчишкой, свинарем несчастным.
— Сама ты несчастная… Свинарей сам Никита Сергеевич в Кремле принимает! Может Митя тоже в Кремль поедет!..
Ляля не сдавалась.
