– Значит, пистолет должен быть у тебя.
– Да, наверно. – Он закрывает ящик и защелкивает замок.
– А эти иглы, для чего они?
– Там адреналин, обезболивающее, стерилизатор, транквилизатор.
Я смотрю на ящик во все глаза:
– Стерилизатор?
– Если у кого-нибудь проклюнется ген социопатии.
– А, вот оно что.
– А ты? На кого тебя тренировали?
Настает мой черед стоять с застывшим лицом.
– Искусство и культура. Я играла на виолончели. – От этих слов у меня в груди разливается боль. – Теперь виолончель мне не светит.
– Но тебе ведь очень нравилось?
– Да.
У меня была стипендия в Нью-Йоркской консерватории. За две недели до взлета я стала одной из семидесяти недавних выпускников preparatoria, выбранных для исполнения «Адажио по жертвам холокоста» в Карнеги-холле.
Джесси внимательно вглядывается мне в лицо:
– Где-то на планете лежит капсула с виолончелью. Ты ведь помнишь, что на «Омеге» было все? Мы ведь пожертвовали одеждой, чтобы у нас была музыка.
– Да. Может быть.
Он смотрит на меня с такой теплотой, с таким пониманием, что у меня щиплет глаза.
Он добавляет:
– Комета убила нашу планету, но не нашу человечность. Если где-то в этом новом мире есть виолончель, мы ее найдем.
Откуда найдет время для музыки та, чья задача – вырастить армию детей? Однако я ценю его усилия и поэтому выдавливаю из себя улыбку и говорю:
– Давай соберем все, что сможем унести, и вернемся к Дирку.
День все никак не кончается. Мы уже разбили лагерь, прошли много миль до капсулы с припасами и обратно, съели обед из восстановленного горохового супа, а солнце в небе только начало заходить за зенит.
– Ну, что теперь делать будем? – спрашивает Джесси, скребя ложкой по дну миски, вычерпывая все до последней калории.
– Нам нужно найти источник воды, – говорю я. – И еду получше. Этот суп такой мерзкий.
– Выглядит как плод любви авокадо и грязевого оползня, – соглашается Джесси, заглядывая в пустую миску.
Дирк широко улыбается:
– Никогда не смотрите на еду. Таково правило межгалактических путешествий. С водой проблем быть не должно, если мы как следует поищем.
– Почва влажная, – говорю я. – Тут либо часто идет дождь, либо грунтовые воды подходят близко к поверхности.
– Если вы не возражаете, – говорит Джесси. – Я бы хотел немного пройтись исследовать местность. Может, найду какой-нибудь ручей.
– Мне кажется, поодиночке лучше не ходить, – говорю я.
– Следов животных мы еще не видели, – замечает Дирк. – За исключением этих странных бабочек и огромных птиц. На этой планете эволюция началась не так давно.
– Я возьму пистолет, – говорит Джесси. – Просто так, на всякий случай.
У меня от усталости перед глазами все расплывается; грязь и пот покрывают кожу, и я вся чешусь. В ящике с медицинскими принадлежностями есть несколько влажных салфеток, но если Джесси найдет ручей – я смогу вымыться по-настоящему.
– Будь осторожен, – говорю я ему. – Пока тебя не будет, мы выроем отхожую яму.
– Если только не наткнемся на грунтовые воды, – уточняет Дирк.
Джесси достает пистолет из ярко-оранжевой коробки и, одарив меня стремительной улыбкой, исчезает за деревьями.
– Как думаешь, сколько на этой планете длится день? – спрашивает Дирк, глядя в пространство, где исчез Джесси.
– Дольше, чем на Земле, это уж точно. Я такая усталая, что сейчас умру.
– Пожалуйста, постарайся не умирать, – с едва заметной улыбкой отвечает он. – Эва, я должен тебе кое-что сказать… – Он подбирает палку и тычет ею в грязь. – Я знаю, что вел себя… отвратительно. Когда «Омега» падала. Ты была права: нам надо было искать выживших. Если бы мы сделали по-моему, то не нашли бы Джесси.
Не уверена, что он заслуживает снисхождения, но я все равно пытаюсь найти ему оправдание:
– Ты был сильно напуган.
Уголки его пухлых губ опущены вниз. Он пристально смотрит вниз, в грязь, будто она таит в себе ответы на все загадки мироздания.
– Я обнаружил труп сестры… и… знаю, что это меня не оправдывает. Я вел себя как трус. Мне очень жаль.
– Извинения приняты.
Облегчение теплым светом разливается у него по лицу.
– Спасибо. – Он неуклюже поднимается на ноги. – Пора начинать копать. Если чем-нибудь не займусь, опять расклеюсь.
Дирк не такой высокий, как Джесси; глаза у нас с ним на одном уровне. У него идеальная линия челюсти и чувственно изогнутые губы. Шея и плечи массивные, жилистые. Если Джесси – воплощение огня и грации, то Дирк – это сила и мощь.
Он поднимает руку и почти касается большим пальцем моей щеки. Я собираюсь было отшатнуться, но передумываю. Мне хочется, чтобы он до меня дотронулся.
Его прикосновение легче крыла бабочки.
– Я рад, что это ты, – мягко говорит он.
– Что?
– Я рад, что нашел в капсуле именно тебя. Ты умная, и ты гораздо добрее, чем я заслуживаю, и… – Его губы изгибаются в улыбке. – И еще ты самая прекрасная девушка в мире.
Шутка так себе, но из меня все равно рвется хихиканье. Дирк в ответ фыркает, и вот мы уже оба смеемся так, что больно дышать.
Наконец настала ночь. Свернувшись клубочком под одеялом из майлара, я лежу в эвакуационной капсуле. Одна. Одеяло в теплом климате этой планеты вовсе не обязательно, но мне нравится его мягкость. Нравится, что можно во что-то завернуться.
Джесси так и не нашел воду, но он собирается снова попытать счастья, когда взойдет солнце. Сегодня они с Дирком спят в палатке вместе. Вскоре одного из них заменю я: буду делить палатку с тем, кого выберу первым. Ошибиться тут сложно: они оба кажутся вполне приличными ребятами. Трудолюбивые. И очень, очень привлекательные.
Дирк был прав: если мы собираемся спасать человечество, мне надо забеременеть как можно скорее и рожать как можно чаще, пока я молода, здорова и сильна. Не знаю, сколько беременностей может выдержать женское тело, но если я начну сейчас и здоровье меня не подведет, то до менопаузы у меня может родиться детей двадцать, а то и больше.
Двадцать детей. У меня учащается пульс, и кожа под майларом делается страшно скользкой.
Двадцать раз моим органам придется подвинуться, чтобы дать место новой жизни. Двадцать раз новая тяжесть будет давить мне на таз и позвоночник. Двадцать раз растянется кожа на моем животе, на моей груди, на моих бедрах… пока не станет свисать, как старые лохмотья. Двадцать мучительно болезненных родов. Двадцать раз я рискую умереть.
Но я в долгу перед всем человечеством. Как сказал Кирк, тело теперь уже не принадлежит мне.
Едва соображая, что делаю, я отбрасываю космическое одеяло в сторону и выбираюсь из капсулы. Наш лагерь заливает тишина. Маленькая луна уже закатилась, но большая еще висит высоко в небе, ярко освещая пространство.
Я на цыпочках пробираюсь мимо разбросанных кое-как запасов. Прохожу мимо палатки. Кто-то из ребят шумно дышит во сне, но шум этот пока не переходит в храп.
Оранжевая коробка лежит рядом с обогревателем. Я медленно открываю ее; петли совсем не скрипят. Джесси вернул пистолет на место, тот, голубоватый в лунном свете, поблескивает на меня боками. Рядом с ним лежат иглы.
Этикетки помечены четкими крупными буквами: нет никаких сомнений, что находится в каком шприце. Я снимаю с одного наконечник и поднимаю вверх, внимательно изучая. Я колеблюсь, размышляя о будущем.
Одним быстрым движением я втыкаю иглу себе в правое бедро и надавливаю на поршень. Жидкость холодит и жжется. У меня так дрожат пальцы, что я роняю пустой шприц в грязь.
Быстро подняв его и держа так, чтобы не пораниться, я, как могу, вытираю его листьями, кладу обратно в коробку и закрываю крышку. У меня из груди рвется смех, и мне приходится закрыть рот обеими руками. Зачем я вообще положила шприц обратно? Джесси сразу все поймет, как только откроет ящик.
Что я наделала?
Я медленно бреду обратно к капсуле. Может, дело в необратимости происшедшего… мое сердце постепенно замедляет бешеный стук, и плечи распрямляются, словно избавившись от тяжелого бремени. Я снова принадлежу себе.
Я сворачиваюсь в своем гнездышке из майлара и засыпаю как младенец.
Мы все просыпаемся задолго до рассвета. Может, через многие годы мы привыкнем к вращению новой планеты и научимся спать четырнадцать часов подряд. Но не сегодня.
Быстро позавтракав сублимированным бефстрогановом, Джесси говорит:
– Пойду опять искать воду, но на этот раз на востоке.
– Я пойду с тобой. – Я вскакиваю на ноги.
Сегодня я проснулась, охваченная желанием исследовать. Есть ли в этом мире океаны? Горы? Не может же быть, чтобы вся планета была так же густо покрыта растительностью, как наш тропический Эдем. Я хочу увидеть водопады и цветы. Пустыни и заснеженные вершины. Я хочу поближе поглядеть на этих восхитительных крылатых созданий. Я хочу увидеть все, все.
– Я не против, – говорит Джесси. – Дирк, если ты остаешься, то пистолет будет у тебя.
