Отец спросил, как работают лошади. Я рассказал ему кое-что, и он слушал с недоверчивым ехидством, презрительно скривив рот и приподняв брови, считая долгом выказывать сомнение в ценности отдельных, а то и всех моих суждений. Я продолжал без раздражения говорить обо всем мало-мальски интересном, и под конец он сказал:
- Передай Этти, что мне нужен отчет по каждой лошади - какой прогресс и в чем конкретно.
- Хорошо, - с готовностью согласился я.
Он выискивал на моем лице следы обиды и как будто разочаровался, ничего не обнаружив. Неприязнь старого, немощного отца к вполне взрослому и здоровому сыну - весьма распространенное явление природы, и меня не задело, что он демонстрирует ее. Но мне тоже не хотелось, чтобы он думал, будто одержал надо мной верх; он и не представлял, какую практику я приобрел, ставя на место заносчивых, вечно недовольных, сварливых зануд.
Я просто сказал:
- Я заберу заявки для Этти? Она начнет направленно готовить лошадей к скачкам.
Глаза сощурились, а губы сжались, и он объяснил, что не успел их подготовить: лечение и рентген отнимают очень много времени, и его практически не оставляют одного, так что невозможно сосредоточиться.
- Так нам с Этти самим составить заявки?
- Ни в коем случае, я все сделаю, как только появится больше времени.
- Хорошо, - спокойно сказал я. - Как нога? Выглядишь-то ты даже лучше, чем раньше…
- С ногой теперь поменьше хлопот, - признал он. Придирчиво взглянул на простыни, прикрывавшие живот, натянутые без единой морщинки, и все равно разгладил их, верный своему принципу - чтобы все вокруг было в идеальном порядке, «достойно» и чопорно - как его душа.
Я спросил, не принести ли чего-нибудь: книгу? или фруктов? А может, шампанского? Подобно большинству тренеров на скачках он видел в шампанском что-то типа высшего сорта кока-колы, который если уж и пить, то лучше по утрам, но он знал также, что как тонизирующее средство для больного оно ни с чем несравнимо.
Он склонил голову набок, раздумывая.
- В Роули-Лодж, в подвале, есть маленькие бутылки.
- Я принесу.
Он кивнул. Я внутренне улыбнулся: ни разу в жизни он не сказал мне «спасибо». А если такое случится, значит, его личность измельчала.
Позвонив из больницы по телефону, я поинтересовался, будет ли доброжелательно встречено мое появление в Хэмпстеде и, получив благосклонное подтверждение, направил свой «дженсен» еще на восемь миль к югу.
Джилли закончила красить спальню, но мебель все еще была составлена в холле.
- В ожидании ковра, - объяснила она. - Как Годо.
- Годо так и не появился, - заметил я.
- Именно это я имею в виду, - подчеркнула она с бесконечным терпением.
- Не переживай, - сказал я ласково. - Пойдем пообедаем.
- Сегодня я сижу на грейпфрутах, - возразила Джилли.
- А я нет. Решительно нет. У меня сегодня крошки во рту не было, я голодный.
- У меня есть потрясающий рецепт. Режешь грейпфрут пополам, окунаешь в сахарин, ставишь в духовку и ешь в горячем виде.
- Ну, нет. Я иду в «Императрицу».
Это пошатнуло грейпфрутовую программу. «Императрицу» и она обожала.
- О, так… наверно, тебе будет скучно есть в одиночестве, - сказала она. - Подожди минутку, пока я накину свою черную тряпицу.
Так она называла платье с длинным рукавом от Сен-Лорана, которое очень шло ее фигуре. Конечно, меньше всего оно напоминало «тряпицу», просто Джилли таким образом как бы снижала его стоимость. У нее недавно появились общественные воззрения, правда не совсем четкие и определенные, и ее иногда мучила совесть, -что на деньги, которые она выложила за одно платье, можно было бы прокормить в Великий пост целую семью с десятком детей.
Обед в «Императрице» был выше всяких похвал, чистое объедение. Джилли заказала креветки с приправой карри, за которыми последовал цыпленок в соусе из сливок и бренди, и засмеялась, перехватив мой иронический взгляд.
- Назад к грейпфрутам! Но только с завтрашнего дня.
- Как поживают твои несчастные сиротки? - спросил я. Она работала три дня в неделю в обществе по усыновлению, которое из-за большого выбора противозачаточных пилюль и разрешенных абортов постоянно испытывало недостаток в исходном материале.
- Ты, случайно, не хочешь усыновить двойняшек? Афро-азиатские мальчики, два годика, у одного из них косоглазие? - спросила она.
- Нет, слишком много для меня одного.
- Бедные малыши… - Она с отсутствующим видом хорошенько намазала маслом булочку и съела. - Никак не удается их пристроить. Не слишком-то они привлекательные…
- Косоглазие можно исправить, - заметил я.
- Сначала кто-то должен взять на себя заботу о них, а уж потом заниматься косоглазием.
Мы выпили вина, пусть не такого как у Джилли, но лучшего среди имеющихся.
- Понимаешь ли ты, - спросила Джилли, - что семья из десяти человек могла бы прожить неделю на те деньги, которые ты потратил на этот обед?
- А может быть, у официанта как раз такая семья, - предположил я. - И если бы мы не обедали здесь, как он зарабатывал бы себе на жизнь?
- О… чепуха какая, - отмахнулась Джилли, но исподтишка бросила любопытный взгляд на официанта, когда тот принес ей цыпленка.
Она спросила, как чувствует себя мой отец. Я сказал, что лучше, но это не значит, что хорошо:
- Он обещал составить заявки на скачки, но даже не приступал к ним. Сослался на нехватку времени, а сестра говорит, что он спит большую часть дня. Он пережил сильный шок, и организм еще не пришел в норму.
- И что ты собираешься делать с заявками? Ждать, пока ему станет лучше?
- Не могу. У меня срок до среды.
- И что тогда?
- А ничего. Лошади так и останутся объедать конюшню вместо того, чтобы принимать участие в скачках и зарабатывать на свое содержание. До среды надо заявить участников скачек в Честере и Аскоте и на Большой приз в Ньюмаркете.
- Вот ты и сделаешь, - заявила Джилли, как точку поставила. - А они возьмут да и выиграют.
- Лучше хоть кого-нибудь выставить, чем вовсе никого, - вздохнул я. - И по теории вероятностей кто-то должен стать победителем.
- Ну видишь. И никаких проблем.
Однако оставались еще две проблемы, причем самые тяжелые, как подводные камни. Финансы, с чем я мог бы разобраться, если бы мне развязали руки; и этот Алессандро, с которым я все еще не знал, как поступить.
На следующее утро он прибыл с опозданием. Лошади для первой проездки уже трудились на гаревой дорожке вокруг паддока, а мы с Этти стояли посредине, и она распределяла наездников, когда Алессандро вошел через ворота из манежа. Он дождался, пока между бегущими лошадьми образовался разрыв, пересек дорожку и подошел к нам.
Его великолепие ничуть не потускнело за неделю. Ярко начищенные сапоги сверкали, как зеркало, на светлых перчатках ни единого пятнышка, куртка и бриджи в идеальном порядке. Правда, на голову он надел шерстяную шапочку в бело-синюю полоску с помпоном, как у большинства других ребят, но на Алессандро эта надежная защита от пронизывающего мартовского ветра выглядела несуразно, как цилиндр на бродяге.
Я даже не улыбнулся. Черные глаза смотрели на меня с обычной отчужденностью, черты лица как-то заострились и уже не казались утонченными, а скулы еще резче прорисовались под желтоватой кожей.
- Сколько ты весишь? - спросил я резко.
Он немного замешкался с ответом.
- К началу скачек я буду весить шесть с половиной стоунов. Смогу претендовать на все возможные скидки на вес.
- А сейчас? Сколько ты весишь сейчас?
- На несколько фунтов больше. Но я их сброшу.
Этти вскипела, но удержалась от заявлений типа «никаких скачек, пока ты себя не показал». Она уткнулась в свой список поискать для него лошадь, уже открыла рот, чтобы сказать, но вдруг передумала. А я буквально прочитал в ее мыслях, что заставило ее изменить намерение.
- Садись на Трафика, - сказала она. - Можешь взять Трафика.
Алессандро не шелохнулся.
- Не нужно так, - сказал я Этти. И обернулся к Алессандро. - Ты не обязан садиться на Трафика. Только если ты сам выберешь его.
Он сглотнул. Вздернул подбородок, собрал все мужество и сказал:
- Я выбираю Трафика.
С упрямой складкой у рта, Этти кивком подозвала Энди, который уже сидел на Трафике, и велела ему поменять лошадь.
- Рад оказать услугу, - с чувством сказал Энди и подсадил Алессандро на спину Трафика. Трафик для начала слегка побрыкался, проверяя седока, обнаружил, что у него теперь менее жесткий наездник, и зарысил боком через падок.
Алессандро не свалился, но это и все, что можно сказать. Ему не хватало опыта, чтобы заставить повиноваться норовистого жеребчика. Ничего, поучится, и дело пойдет. Но вообще-то он справился с суровым испытанием намного успешнее, чем я ожидал.
Этти, неприязненно наблюдая за ним, велела остальным освободить пространство.
- С этого поганца надо сбить спесь, - объяснила она, хотя и без слов было понятно.
