Она знала, что Нефедов сегодня занят на аэродроме и будет только вечером, и не могла найти себе места, и маялась в квартире, и вздрагивала от каждого шороха.
Телефонный звонок наполнил прихожую. Надя сорвала трубку.
– Это ты? Ты? – задыхаясь, спросила она. Трубка фыркнула.
– Это я, Надюха, Инна, ты чё, не узнала? – услышала она в ответ. Надя перевела дыхание.
– Да, слушаю тебя…
– Надюх, выходи, поболтаем, а?
Надя колебалась. Но Нефедову прийти было еще рано, а ждать в четырех стенах стало невтерпеж.
– Я сейчас, – быстро сказала она и кинула трубку.
Инна торжествующе посмотрела на пацанов у ее ларька и тоже положила трубку.
– Ладно, вижу, справляешься, – процедил Гиря. – Зайду вечерком.
На углу мелькнула блеклая розовая курточка Нади.
Заметив группу ребят, она инстинктивно сбавила шаг, но потом, тряхнув головой, пошла как всегда – стремительно.
– Ну что, шиза, давно не виделись? – приветствовал ее Гиря, когда она подошла к прилавку. – Побазарим?
– Что вам угодно, сударь? Я впервые вас вижу, – ответила она, пытаясь протиснуться к прилавку.
– Да ну! – удивился Гиря. – Может, ты мне и не давала?
– Я не понимаю вас, милостивый государь… Позвольте мне пройти, меня ждет фрейлина Инна…
Дружный хохот был ей ответом.
Инна за прилавком скривилась в полуусмешке-полугримасе. Гиря вытащил из кармана детскую гармошку.
– На, играй, полоумная. – он протянул игрушку Наде.
– Но я не владею этим инструментом, господа… – удивленно произнесла та. Гиря потемнел.
– Если ты, сучка, сейчас не сыграешь нам и не станцуешь, мы тебя хором… все… прямо за палаткой, усекла?
Надя выпрямилась.
– Делайте, что собрались, господа, но играть я не умею.
– Надюха, Надюха, – зашипела-зашептала Инна. – Делай, что говорят, они твоего летуна тогда не тронут…
Надя сквозь слезы посмотрела на парней.
– Это… правда, господа? Вы желаете причинить зло моему рыцарю?
Все молчали.
Надя неуверенно взяла гармошку.
У ларька притормозил «жигуль», но, увидев происходящее, сорвался с места и исчез в пелене начинающегося дождя.
– Какую же песню вы желаете услышать? – спросила Надя.
– Веселую, – оскалясь, бросил Гиря.
– Я, господа, веселых песен не пою…
– Ну пой, дура, какую знаешь, – начиная заводиться, процедил ей Гиря.
Надя неуверенно глянула на Инну.
Та торопливо закивала ей из окошка – пой, пой, пой…
Надя растянула гармошку.
Та издала режущий звук и замолкла.
Надя сжала ее, и растянула снова, и сжала.
Подняв левую руку, она сделала книксен, и запела:
Tombe la neige,Tu ne viendras pas ce soir,Tombe la neigeTout est blonde de desespoire.
И Надя, танцуя по лужам и по грязи, снова запела:
Tu ne viendras pas ce soirMon crie est mon desespoire,Mais tombe la neige,Impossible menager.
Она плакала, и пела, и танцевала.
– Ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-ля, – тянула она. Все молчали. – Ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-ля…
Никто не смеялся.
Наконец Гиря схватил ее и притянул к себе:
– А ля франсе пирамидон. Слушай, шлюха… Я бы тебя еще ниже опустил, да дальше некуда… Еще раз на дискотеку придешь – убью, поняла?
Надя высвободилась.
– Как бы низко я ни пала, сударь, мне не удастся быть ниже вас, – прошептала она.
Гиря с размаху ударил ее по лицу.
Она упала в грязь и сжалась в комок, подтянув колени к животу и закрыв голову руками, она знала по опыту, что так можно попытаться защитить жизненно важные центры.
Кровь, стекая из разбитых губ, смешивалась с грязной водой.
Гиря плюнул.
– Пошли, пацаны, – махнул он приятелям. Никто не сдвинулся с места.
– Чё за дела? – удивился Гиря. Никто не ответил.
– Вы чё, мля, оглохли? – возвысил голос вожак.
– Беспредельщик ты, Гиря, – медленно выговорил один, коренастый пацан по кличке Морис.
Гиря поднял руку, чтобы врезать ему, но остановился – трое дружков глядели на него не мигая, а Морис не сделал попытки ни закрыться, ни уйти от удара.
– Вы чё, гондоны, оборзели? Она же падла, грязь, шалава!
Все молчали.
Гиря рывком поднял Надю.
Она висела в его руке, как сломанная кукла. Ноги разъезжались. Вода стекала с куртки, джинсы и рукава были в грязи.
– Это – человек? – тряхнув ее, спросил пацанов Гиря. – Человек?
Все молчали.
Потом пацаны развернулись и пошли прочь.
Гиря остался стоять с Надей в руке.
Недоуменно посмотрев на нее, он поставил ее на ноги.
Она, покачнувшись, выпрямилась.
Взглянула на Инну.
Та торопливо опустила глаза.
Надя повернулась и пошла.
Тихо было над площадью.
Было почти темно.
19 градусов по Цельсию
– Ну, говори, чё те нада? – Алевтина, дебелая продавщица лет сорока с хвостиком, морщась, смотрела на молодого парня, тунгуса в пропахшей рыбой и дымом грязной штормовке. – В долг не даю, знаешь ведь…
– Не, мачка, мачка, в долг не нада, не нада. – Парень говорил с трудом, но пытался улыбаться, жалко, просительно. – «Блик-два» давай, однако…
Он протянул через прилавок грязную ладошку, на ней лежали смятая десятка и мелочь.
– «Блик-два», мачка, давай…
– Какая я тебе «мачка»?! Где твоя-то мать, жива?
– Живая, живая, борони бог, живая…
Алевтина взяла семь рублей и поставила на прилавок флакон с ядовито-голубой жидкостью. «Стеклоочиститель “Блик-2” – значилось на этикетке. Мачка, мачка, два давай, два! – Парень совал ей деньги.
– Не дам, башка ты стоеросовая! Нельзя, умрешь, понимаешь? Нет? Нельзя, не дам! – пыталась втолковать парню продавщица.
Тот непонимающе, сокрушенно помотал головой, засунул деньги в карман и, пошатываясь, захватив флакушку, вышел на крыльцо.
Солнышко, редкое в этих краях солнышко, ласкало убогие кварталы Алмаза, золотило маковки храма на горе, поджигало окна.
Тунгус свернул пробку, дрожащей рукой поднес флакон к губам и одним махом опорожнил его.
Скривившись, он долго хватал воздух и отплевывался. Потом, переведя дух, выпрямился. Постояв с минуту и бессмысленно поулыбавшись солнышку, он рухнул в грязь у крыльца.
Лейтенант Нефедов шел в продмаг за хлебом, сахаром и колбасой. Еще нужно было зайти в аптеку. Надю лихорадило, подскочила температура, порой она начинала заговариваться. Но так и не призналась лейтенанту, откуда появился синяк налице. «Упала, я упала, милый», – твердила она и всматривалась, все всматривалась в него беспокойно блестевшими глазами.
Лейтенант присел на корточки возле упавшего.
– Эй, парень, живой? Живой? А ну, вставай, вставай, – легонько похлопывая тунгуса по щекам, пытался он привести его в чувство. – Эй, парень!
– Чё ты с этой падалью возисся? – услышал он голос. Перед ним стоял, ухмыляясь, Гиря. На его локте висла Инна.
– Брось, летеха, не пачкайся…
Лейтенант выпрямился.
– Небось не подохнет, – продолжал Гиря, – Алька ему одну флакушку продала, с двух бы – да, можно и кони двинуть… А так – ничё, оклемается.
– Да и подохнет – невелика печаль, – жеманясь, добавила Инка. – Толку-то с них, с этих косоглазых…
Лейтенант молчал.
– А скажи, летеха, – продолжил Гиря, – чё ты в этой… ну, королевне своей, нашел? Мало тебе девок, что ли? Приходи в «Джебб», такую кралю тебе найдем – ваще! А хочешь… – он искоса глянул на Инку, хочешь, эту забирай, я не жадный! Ну, хочешь? Девка умелая, небось слаще сахара будет!
– Благодарю вас, господа, – медленно произнес Нефедов, – но я только из бани…
– Ну и чё? – вылупился на него Гиря. – Не понял…
– Пачкаться неохота, – ответил лейтенант.
Глаза Гири сузились и загорелись медвежьей злобой.
– Ах ты падла… – медленно произнес он. – Ну, ничё, в следующий раз я твою сучку не так отделаю…
Нефедова обдала с ног до головы ледяная волна, в голове зазвенело и стало пусто. Все мышцы налились свинцовой тяжестью, и в звенящей этой пустоте он произнес:
– Мразь…
Гиря ударил справа. Почти не размахиваясь. Нефедов, хоть и был здоров от природы, драться никогда не умел. Но здесь, будто кто учил его, будто не натянутые до предела нервы, а какая-то иная, спокойная сила выбросила вперед его левую руку. Отмахнув удар вбок, он коротким, режущим движением влепил кулак правой руки снизу в челюсть Гири.
Тот икнул, глаза его помутились.
Но он устоял на ногах.
И тогда Нефедов ударил слева и справа, коротко и четко раз-два. Гиря оступился, нелепо взмахнул руками и, сделав два шага назад, осел в грязь. Сидя на заднице, он попытался привстать, но подскочивший Нефедов сдавил его шею руками.
Гиря налился кровью и захрипел.
«Я его сейчас убью, – возникла мысль в холодной и пустой голове лейтенанта, – убью, о Господи…»
Гиря моляще захлопал руками по луже – сдаюсь, сдаюсь, пощади… Лейтенант разжал руки. Гиря хрипел в грязи.
