возмущённый Джулиано, втайне надеявшийся, что недавний скандал подпортит все планы заговорщиков.
— Ещё какой! — хохотнул шпанский посол. — Женщины таких ублюдков просто обожают.
— Что я слышу, сеньор Альварес? Неужели это ноты ревности? — напомаженный собеседник приподнял подведённую сурьмой бровь.
— Возможно, сеньор Медини. Очень может быть, — согласился шпанец, тихо перебирая шёлковые струны инструмента. — Такую женщину грешно не любить, не восхищаться её талантами и находчивостью… Жаль, что я всего лишь скромный посол.
— Не скромничайте, сеньор Альварес, — сказал маэстро Буонарроти, — лучше исполните для нас ещё какую-нибудь «балладу».
Шпанский посол запел что-то протяжное и лирическое на родном языке. Компания слушала певца, не прерывая, лишь изредка кто-нибудь подносил к губам кружки с янтарным вином.
Время в кругу мадеры, де Марьяно и трёх солидных, почти незнакомых собеседников бежало неторопливо. Сеньора Кьянти подносила новые блюда и исправно меняла пустые бутылки на полные. Мужчины перебирали последние городские сплетни, точно заправские кумушки, перемывали косточки всем известным при Папском дворе красоткам, пели и пили. Только Сандро казался отстранённым и не в меру задумчивым, тяжелее других переживающим смерть товарища по цеху.
Наконец де Марьяно встал, простился с подгулявшей богемой и направился к выходу. В дверях его нагнал Джулиано, который чувствовал себя несколько неловко в малознакомой компании и с радостью воспользовался поводом покинуть «Кошку».
— Проводить тебя до дому, — спросил Джулиано, с искренним сочувствием глядя на тощую фигурку де Марьяно, — пока кто-нибудь не пристукнул за ближайшим углом?
Художник тоскливо кивнул.
Глава 75. Жизнь
Зарядил унылый зимний дождь. Попав под его косые струи, юный художник, одетый в один лёгкий дублет и короткие щегольские бриджи из тонкой шерсти, быстро промок и замёрз. Он начал вздрагивать всем телом и безостановочно всхлипывать, точно какая-нибудь сопливая сеньора.
Придерживая стучащего зубами Сандро под локоток, Джулиано вскоре очутился на чистенькой улочке Святой Магдалены. Здесь всюду стояли уютные двухэтажные здания с высокими окнами, выходящими на сады Лукулла. Из ближайшей траттории пахло прелой листвой и тёплой сдобой. Группа хохочущих людей в пёстрых масках обогнала медленно бредущих приятелей. Город продолжал шуметь, жить и радоваться очередной карнавальной ночи так, словно маэстро Санти никогда и не существовало.
Сеньор де Марьяно отпер входную дверь, выкрашенную светлой, местами облупившейся охрой. Джулиано помог художнику подняться в занимаемую им мансарду и зажёг огарок свечи, найденный на полке у входа. Подрагивающий огонёк осветил просторную комнату, заваленную кипами бумаг, холстов и грунтованных досок. Покрытые голубоватой извёсткой стены от пола до потока закрывали эскизы, картоны, портреты и наброски. Горы подрамников с натянутыми, как барабан, полотнами громоздились у широкого окна. В центре возвышался маленький подиум, заваленный смятыми подушками и одеялами, скорее всего, в ночные часы служивший молодому художнику постелью. В помещении стоял приятный дух оливкового масла и минеральных пигментов.
Джулиано усадил дрожащего от холода де Марьяно на край подиума и сказал:
— Не переживай ты так. Это не худшая смерть для мужчины.
— Я п-подлец! О-он был мне к-как отец, всегда п-поддерживал, помогал во всём, — тихо пробормотал Сандро, давясь слезами, — а я, я даже не приш-шла, не пришёл с ним проститься. Ж-жалкий трус! Я себе п-противен!
— Чего же ты испугался? — удивился Джулиано. — Или среди собравшихся были твои кровники?
— Нет, — тихо пискнул де Марьяно, — понимаешь, я ч-чертовски, до обморока боюсь мертвецов.
— Бывает, — Джулиано в задумчивости поскрёб худую шею. — Ладно, чего теперь слёзы лить. Живи с этим дальше…
Джулиано нахмурился, разочарованный трусостью молодого художника, но, памятуя о его заступничестве перед Папским судом, сдержал гневные слова, готовые сорваться с кончика языка.
— Т-там есть х-херес, — сообщил де Марьяно, указывая подрагивающим пальчиком куда-то за трёхногий мольберт с неоконченным пейзажем Конта.
Де Грассо отыскал пару бутылок, откупорил пробки и протянул одну художнику. Из второй он отпил сам. Горячий поцелуй летнего полудня опалил губы юноши, тёплой волной прошёлся по груди и приятно согрел желудок.
— Он был такой талантливый, такой молодой, сколького ещё не успел в жизни, — чуть окрепшим после глотка вина голосом начал художник. — Это страшно: сегодня ты есть, а завтра тебя не станет, и всё, чем ты дышал, ради чего жил — обратится прахом, забудется и уйдёт.
— Не всё, — возразил Джулиано, отпивая из бутылки, — сеньор Санти слишком большая величина, чтобы люди забыли о нём. Лукка сказал бы, что в художнике жила Искра божья. Таких помнят долго, очень долго. Думаю, когда время сотрёт даже надпись на моём могильном кресте, имя Рафаэлло Санти всё ещё будет вызывать восторг толпы. Вот увидишь, кучи зевак обязательно притащатся в Конт, чтобы воочию лицезреть его бессмертные творения.
Сандро чихнул, шмыгнул мокрым носом и печально улыбнулся:
— А я, а обо мне, как думаешь, будут помнить?
— Уж не помирать ли ты собрался, мазила? — шутливо толкнув художника в бок, спросил Джулиано.
В ответ Сандро ещё раз громко чихнул.
— Снимай быстрее эти мокрые тряпки, пока не заболел, а я пока растоплю печь, — предложил Джулиано.
Сухие дрова хорошо занялись в маленькой закопчённой топке, стоявшей у дальней стены. Джулиано уполовинил бутылку хереса, а промёрзший насквозь Сандро всё ещё возился с дублетом, пытаясь расстегнуть неловкими пальцами множество мелких перламутровых пуговичек и распутать неподатливые шнуровки.
— Иди сюда, дурень, помогу тебе, — позвал Джулиано, удобно развалясь на густом асиманском ковре перед огнём.
Сандро послушно опустился рядом на колени, стыдливо ломая руки. Джулиано уверенно пробежался по застёжкам твёрдыми пальцами, стянул с приятеля сырой дублет и повесил его на спинку стула, чтобы просох. Из-под тонкого батиста кружевной рубашки выглянула нежная голубоватая кожа юноши, перехваченная по груди широкими льняными бинтами.
— Ты ранен, мазила? — Джулиано непонимающе моргнул, склонил голову набок и пристально вгляделся в мягкий овал лица художника, подсвеченный трепетными всполохами горячего пламени. Юноша вытянул руку, с сомнением коснулся бархатистой, гладкой щеки Сандро, и мир в его глазах совершил ошеломительный кульбит, а потом всё встало на свои места.
— И как мне теперь тебя называть? — спросил он глухо.
— Сандра, — девушка застенчиво отвела глаза.
— А маэстро Рафаэлло знал? — Джулиано взлохматил чёрные волосы на затылке.
— Да, он сразу же догадался, — из голоса де Марьяно исчезли нотки напускной грубости, которыми художница старательно маскировала его всё это время.
— И он был твоим, то есть вы это…
— Что? Нет! С чего ты это взял? — воскликнула Сандра возмущённо. — Рафаэлло любил одну Фарнарину.
— Это обстоятельство не мешало сеньору Санти быть завсегдатаем «Сучьего Вымени», — Джулиано подленько ухмыльнулся. — Куртизанки Конта совершенно точно ещё долго будут помнить его сказочную щедрость.
— Дурак! — обиженно фыркнула Сандра. — У Рафаэлло и Фарнарины была
