чувства.
Наполеон не один в армии заметил опасность расстояний, особенно в разоренной и малонаселенной стране и с неприятелем, беспрестанно отступавшим из необходимости и из расчета. В первом порыве войска не сомневались, что догонят и разгромят русских, но когда жара и дурная пища внезапно подорвали силы, войска начали отмерять пройденные расстояния, тревожиться о тех, что еще оставалось пройти, и спрашивать себя с недовольством, когда же удастся догнать неприятельскую армию. Это стало предметом разговоров генералов, офицеров и солдат.
«Мерзавцы бегут!» – восклицали солдаты. «Хитрецы хотят увлечь нас за собой, утомить и изнурить нас и напасть тогда, когда наша численность и сила настолько сократятся, что нас можно будет не опасаться», – говорили многие офицеры. Последняя мысль прорастала среди самых высоких чинов армии, и в окружении Наполеона начали задаваться вопросом, не пора ли остановиться, коль скоро достигнуты границы, отделявшие бывшую Польшу от Московии и, так сказать, Европу от Азии; прочно закрепиться на Двине и на Днепре, укрепив Витебск и Смоленск; слева взять Ригу, справа захватить Волынь и Подолию, поднять в них мятеж, организовать Польшу, дать ей армию и правительство; подготовить зимние квартиры и с реорганизованными, вооруженными и сытыми войсками ждать, когда русские явятся отбирать Польшу. Ответные действия в этом случае не оставляли сомнений, и не было ни одного солдата, который не верил бы в победу.
Мысли были, разумеется, верные, однако вызывали серьезные возражения. И Наполеон, который всё видел и всё знал, испытывал род нетерпения, слушая речи здравомыслящих людей, которые были по большей части правы, но не знали важной стороны истины. Обреченный природой и войной жить в этих малонаселенных краях бок о бок со своими маршалами и генералами, проявляя даже больше снисходительности, чем обычно, при виде их тревоги, он отвечал на их суждения, справедливость которых не отрицал, следующими важными соображениями.
Прежде всего, говорил он, зимние квартиры будет не так просто устроить, как кажется. Днепр и Двина, которые теперь являются границами, перестанут быть таковыми через три месяца. Снег и мороз превратят их в равнины. Чем станут тогда слабо укрепленные Динабург, Полоцк, Витебск, Смоленск, Орша и Могилев, разделенные расстояниями в 30–40 лье? Как оборонить подобную линию расположений от войск, которых зима не парализует, которые с легкостью будут перевозить обозы на санях? И как удержать французских солдат, как заставить их вытерпеть самый унылый климат в мире в течение целых девяти месяцев, с сентября текущего года по май следующего, даже не будучи уверенным, что их удастся прокормить? Как объяснить им такую робость, как заставить Европу понять ее? И не посмотрит ли на нас с дерзостью Европа, привыкшая к нашим молниеносным ударам, не усомнится ли она в нас и не восстанет ли в наших тылах при виде колебаний, неуверенности и остановки после нескольких блестящих, но безрезультатных боев?
Так возражал Наполеон тем, кто считал достаточным результатом кампании остановку на Днепре и Двине;
имелись у него и другие возражения, о которых он молчал. Он знал, что даже во Франции его сторонники начинают отдаляться от него; что в Европе они пришли уже в глубокое отчаяние; что в армии, являющейся его подлинной сторонницей, усталость уже вызывает охлаждение, критику и недоверие; и что в таком положении он может продержаться только благодаря блестящим победам.
Впрочем, Наполеон не отказывался принять мысль, распространившуюся в его окружении, о том, чтоб не выходить за пределы Польши. Он даже готов был согласиться с ней и сделать ее принципом своего поведения, но только после того как одержит какую-нибудь знаменательную победу. После второй двухнедельной передышки он не потерял надежды нанести русским решительный удар, который мог поддержать нерушимую славу его оружия и позволить остановиться у границ Московии.
Замышляя новые решительные операции, Наполеон соответствующим образом руководил и движением армейских корпусов, не участвовавших в витебской передышке. Мы знаем, что Удино он приказывал атаковать Витгенштейна на Двине и оттеснить его на Себеж, дабы очистить левый фланг Великой армии; что Макдональду он приказывал поддержать движение Удино, передвинуться в верховья Двины, добиться падения Динабурга и подготовить осаду Риги, что должно было не только обеспечить мирную оккупацию Курляндии, но, вероятно, и обладание двумя сильными опорными пунктами – Динабургом и Ригой. Мы знаем, наконец, что Шварценбергу с австрийцами Наполеон приказывал двигаться на Минск, а Ренье с саксонцами – на Брест или Кобрин, дабы прикрыть Великое герцогство и вызвать возмущения на Волыни. Все эти приказания были в настоящее время либо уже исполнены, либо выполнялись в меру обстоятельств и таланта исполнителей.
Удино, корпус которого сократился с 38 до 28 тысяч[15], прошел перед Динабургом, Дриссой и Полоцком и наконец перешел через Двину в самом Полоцке. Сначала он, по приказанию Наполеона, оставил свою третью дивизию, состоявшую из швейцарцев, иллирийцев и голландцев под началом Мерля, в Дрисском лагере для уничтожения его укреплений, сколь известных, столь и бесполезных. Но уставшие и лишенные необходимых орудий солдаты (инженерное снаряжение отстало) не смогли сильно продвинуться в деле разрушения; маршал же, обнаружив свою слабость перед корпусом Витгенштейна, который с помощью подкреплений князя Репнина усилился до 30 тысяч человек, подтянул дивизию Мерля к себе. Дабы сообразоваться с приказанием двигаться к Себежу по Санкт-Петербургской дороге, 28 июля Удино выдвинул половину легкой кавалерии на Дриссу и расставил между Дриссой и Полоцком первую и вторую дивизии с кирасирами. Остаток легкой дивизии и иностранную дивизию Мерля он разместил в Лазовке, чтобы защититься от расположившегося за Дриссой Витгенштейна. На следующий день, 29 июля, Удино продвинулся еще на шаг вперед, перешел Дриссу вброд в Сивощине, выдвинул авангард к Клястицам и поставил две главные дивизии несколько сзади, оставив дивизию Мерля охранять брод в Сивощине. Несколько кавалерийских и пехотных подразделений связывали его с Полоцком.
Таково было положение на 29 июля, на второй день после вступления Великой армии в Витебск. Сильные кавалерийские атаки на головную и хвостовую часть колонны Удино не оставили сомнений в наступательных планах русских. Захватив двух неприятельских офицеров, он узнал, кроме того, что Витгенштейн движется на него по диагонали и вот-вот столкнется с его головными частями в Клястицах. Удино счел должным его опередить и выдвинулся к деревне и усадьбе Якубово у входа на небольшую равнину, окруженную лесами. Витгенштейн дебушировал на равнину утром 29 июля и атаковал деревню и усадьбу. Поручив оборону позиции первой бригаде дивизии Леграна, маршал Удино разместил 26-й легкий полк в самом Якубово, 56-й линейный поставил левее и ближе к лесу, а вторую бригаду под командованием Мезона оставил в резерве. Бой оказался самым ожесточенным и с той
