Вместо этого он судорожно вздохнул, притянул меня еще ближе и прижался щекой к моей щеке.
Его губы оказались возле моего уха.
— Шаннон, мне страшно, — едва слышно прошептал Джонни.
— Страшно?
Я почувствовала, как он кивнул, потершись своей щетинистой щекой о мою.
— Чего ты боишься?
— Не чего, а кого. Тебя.
— Меня? — У меня зашлось сердце. — Почему?
— Помнишь, что тебе тогда рассказывал? — прошептал он, осторожно касаясь своей ручищей моей шеи. — Всю эту срань про операцию и боль, которая никуда не делась? Потом я злился на себя за то, что потерял голову и выложил тебе вещи, которые можно использовать против меня. Я дал тебе власть над собой, и это пугает меня до усрачки, понимаешь? Там, в машине, я потерял самообладание, потому что ты задела самое больное место. Потому что показала всю херову изнанку. И потому что ты была права.
— Я была права?
Он кивнул, и его щека снова коснулась моей.
— Я же не тупой, — продолжал он. — Я знаю, чем рискую, но в ближайшие пятнадцать месяцев решится все — и мое тело должно выдержать. Это моя карьера, — едва слышно закончил он.
Джонни говорил тихо и очень быстро, и от волнения его дублинский акцент усилился, так что было трудно разбирать слова.
— Это мое будущее. Я не могу допустить, чтобы оно утекло сквозь пальцы. Я слишком долго и упорно работал, чтобы оказаться там, где я сейчас, и не могу теперь просто взять и все отпустить. Шаннон, мне нужно будет пройти физическое тестирование. Я никому об этом не рассказывал. Если я его не пройду — если они решат, что моя готовность ниже ста процентов, — они меня вышибут из состава и я вылечу на месяцы. Понимаешь, Шаннон? На месяцы. Тебе это может показаться не таким уж и страшным, но для меня это вся жизнь. Я пропущу отборочные в Молодежную лигу в июне. Я пропущу все. И все потеряю. Этого не должно случиться.
Пока он говорил, его губы касались моей ушной раковины.
Это не было намеренно и даже отдаленно не напоминало флирт, он был очевидно взволнован, но я все равно изо всех сил старалась не вздрагивать от прикосновений.
— И ты обо всем этом узнаёшь. Я тебе сам рассказываю. Зная, что это может быть использовано против меня. — Джонни тяжело вздохнул, и я ощутила на подбородке его теплое дыхание. — Я так не делаю, Шаннон. Я не показываю свои слабости никому. Никогда. — Его пальцы на моей шее задрожали. — И мне до смерти страшно, что я сам дал тебе такую власть над собой.
— Так зачем ты это сделал? — спросила я, чувствуя, как по спине прокатилась дрожь.
Отклонившись, чтобы увидеть его лицо, я повторила вопрос:
— Зачем ты мне рассказал?
Джонни пожал плечами — в этот миг он выглядел ужасно беспомощным.
— Я спрашиваю себя о том же самом уже давно и до сих пор не нашел ответа, — хрипло сказал он, не отрывая от меня синих глаз. — Я не понимаю, чтó происходит между нами.
Я поняла, что вижу редкий момент, когда Джонни полностью беззащитен, и мое сердце еле выдерживало такое напряжение.
Видеть его таким… вывернутым наизнанку, без защиты?
Со мной что-то случилось.
Я захотела его защитить.
Успокоить, утешить, хотя это казалось полным безумием, ведь достаточно было взглянуть на него, чтобы понять: он не нуждается ни в чьей защите.
Но чувство никуда не уходило.
Я видела, что он смотрит на меня. Я погрузилась в его беспомощность и в то, как он почти с надеждой смотрел на меня, словно я знала ответы на все его вопросы.
Ответов я не знала.
Правильнее всего было бы сказать ему ободряющие слова, вселить уверенность.
Я и этого не сделала.
Вместо этого я рассказала ему свою правду:
— Я не хочу, чтобы ты играл. — Наплевав на осторожность и положившись на интуицию, я поджала ноги под себя, приблизилась к нему и приникла губами к его уху. — Ни сегодня, ни завтра. Джонни, я не хочу, чтобы ты выходил на поле и рисковал собой. Я не хочу, чтобы ты себе вредил. Хочу, чтобы ты остановился. Чтобы дал отдых своему телу. И еще хочу, чтобы ты позаботился о себе.
— Шаннон…
— Дай мне договорить, — прошептала я.
Он скованно кивнул.
Дрожащей рукой я коснулась его подбородка.
— Помнишь, я сказала, что никому не разболтаю? Это не просто слова.
Я чувствовала, как он напрягся, но не отодвинулась. Потребность успокоить Джонни придавала мне смелости.
— Я не согласна с твоим выбором, — хрипло продолжала я. — Но я уважаю его и признаю за тобой право выбирать.
Что-то внутри Джонни взывало ко мне.
Я не знала, что именно, но это делало меня смелой.
Это нечто толкало меня выйти из зоны комфорта и помочь ему, даже если моя помощь будет воспринята совсем не так.
— Джонни Кавана, я умею хранить тайны, — продолжала я, поглаживая ему щеку. — И обещаю, что сохраню твои.
Рука Джонни все так же лежала на моей шее. Он тяжело выдохнул и опустил голову. Его волосы щекотали мне шею.
— Шаннон, я живу с жуткой болью, — тихо, с явной неохотой признался он. — Постоянно, — добавил он, кладя мою руку поверх своей. — Иногда болит так сильно, что я не сплю всю ночь. В школе не могу сосредоточиться на уроках, лажаю на поле, на тренировках. Все катится в ад, и единственный человек, с кем я могу об этом говорить, — почти незнакомая девчонка. — Он снова выдохнул и притянул меня ближе. — Ты единственная, кто меня отвлекает. Единственная, на ком я могу сосредоточиться, и мы почти не знаем друг друга. Я чувствую, что ты мне ближе, чем товарищи по команде. Я рассказываю тебе то, о чем бы не сказал лучшему другу. Это же полный край, нет?
— Нет, не край. — Мое сердце бешено колотилось, я дышала часто и напряженно. — Это нормально.
— Нет, не нормально, — возразил Джонни, утыкаясь в мою шею. — Ничего в моей жизни сейчас не нормально.
Только что его лицо касалось моей шеи, а уже через мгновение он отпрянул.
— Черт! — прорычал Джонни, отстраняясь так, словно я его обожгла. — Черт! — повторил он, запуская руку в волосы. — Я снова это сделал. Снова, вашу мать!
Я продолжала сидеть, поджав ноги, и наблюдала за каждым его движением.
— Есть хоть малейший шанс, что ты забудешь все услышанное от меня? — неуверенно спросил он; в глазах его темнело отчаяние.
Не в силах произнести ни слова, я только смотрела и качала головой.
Я не могла притворяться.
Больше не могла.
— Конечно нет, — угрюмо согласился Джонни и потер ладонью лицо. — Я и не надеялся.
То, что я сделала дальше, было продиктовано базовым человеческим инстинктом, а не рассудком, мною двигала отчаянная потребность избавить этого мальчика от страданий.
— Надо мной издевались, — выпалила я, удивив этим признанием нас обоих.
Мне хотелось его успокоить, и единственное, что мне пришло в голову, — такое же глубоко личное признание с моей стороны.
— Жестоко, — шепотом добавила я.
— В старой школе? — спросил Джонни, уставившись на меня.
— Да, — ответила я и тут же покачала головой. — Но не только. Везде.
— Везде? — наморщив лоб, переспросил Джонни.
— Везде, — подтвердила я, кусая губу, чтобы не дрожала.
— И долго это продолжалось? — наконец спросил он, поворачиваясь ко мне всем телом.
— Целую жизнь, — сказала я, заставляя себя не отводить глаза. — Сколько себя помню, меня всегда все ненавидели.
— Что? — произнес он, явно ужасаясь моему признанию. — Нет! Шаннон, не нужно так думать…
— Джонни, это правда, — торопливо перебила его я. — Я никому не нравлюсь. Это факт. Простой и непреложный.
— Дерьмо собачье! — прорычал он. — Ты не можешь всем не нравиться.
— Говорю тебе, это правда. Никому я не нравлюсь.
— Мне ты нравишься, — не задумываясь ответил Джонни.
Ну а я, Джонни Кавана, тебя люблю!
Пусть даже ты собираешься уехать отсюда.
Пусть даже это не взаимно.
Пусть даже любовь к тебе разбивает мне сердце.
Я люблю тебя всем своим существом.
