Тот факт, что уровень преступности одинаково продолжал расти как во времена рецессии, так и в период процветания, опровергал утверждение о том, что нищета объясняла или оправдывала преступное поведение. В любом случае рост уровня насилия и опасный уровень молодежной преступности имели свои корни глубоко в обществе. В последние два или три года на своем посту я все больше убеждалась в том, что мы можем добраться до корней преступности и многих других вещей, сосредоточившись на укреплении традиционной семьи.
Статистика давала такую картину. Один из четверых детей рождался от неженатых родителей. Как минимум один ребенок из пяти сталкивался с разводом родителей прежде, чем достигнуть шестнадцати лет. Разумеется, распад семьи и родитель-одиночка не являются обязательным условием вовлеченности в детскую преступность. Но все свидетельства указывали на распад семьи как отправную точку для возникновения различных социальных проблем. У родителей-одиночек больше вероятности оказаться в плохом жилье. Развод может травмировать детей сильнее, чем они это осознают. У детей из нестабильных семей больше вероятности возникновения проблем с учебой. У них больше риск домашнего насилия со стороны мужчины, не являющегося их отцом. Больше вероятность того, что они сбегут из дома, пополнив ряды юных бездомных.
Молодые девушки стремились забеременеть, поскольку это давало им муниципальную квартиру и деньги от государства. Мои советники и я обдумывали, есть ли способ предоставлять менее привлекательное, но при этом более безопасное и контролируемое жилье в таких случаях. Точно так же помощь требовалась молодым людям, которые убегали из дома. Но я решительно отвергала утверждение о том, что бедность была основной причиной, нежели последствием их положения, и считала, что добровольные организации могли предоставить не только комнаты в хостелах (зачастую списанных из жилого фонда), но и дружбу, на которую государство не может быть способно.
На стыке этики и политики мы искали пути к благополучию, которые означали бы отказ от иждивенчества и заставляли бы полагаться на себя. В этом могут помочь принципы работы добровольных организаций, включая религиозные и благотворительные, вроде Армии спасения, особенно в самом трудном пункте – формировании внутреннего стимула, подталкивающего к достойному и ответственному поведению.
Несмотря на все сложности, к тому моменту, как я покинула свой пост, мы с моими советниками подготовили набор мер для укрепления традиционной семьи, распад которой был распространенным источником множества бед. Мы не испытывали ни малейшей иллюзии насчет того, что результаты всех мер будут более чем незначительными. В некотором смысле другими я их и не рассчитывала увидеть. Поскольку в то время как стабильность семьи является залогом порядка и экономического прогресса, независимость семьи – также важный признак авторитета государства. Это те ограничения, за которые семейной политике заходить не стоит.
Я считала, что, если это возможно, прямая помощь должна исходить от кого-то, кто не является профессиональным работником социальной сферы. Разумеется, профессионалы играют важную роль в большинстве тяжелых случаев, например, когда нужен доступ в дом для предотвращения трагедии. Однако в последние годы некоторые социальные работники переоценивали свою роль, фактически подменяя собой родителей без достаточных на то причин.
Мне были отвратительны случаи, когда мужчины становились отцами, а после уходили из семьи, оставляя мать и обрекая ребенка на низкий уровень жизни. Поэтому, вопреки сопротивлению со стороны Тони Ньютона, секретаря по социальной безопасности и лорд-канцлера департамента, я настояла на создании нового агентства по поддержке несовершеннолетних, а также на том, чтобы затраты на содержание основывались не только на стоимости воспитания ребенка, но и на праве ребенка разделять растущие стандарты жизни родителей. Это легло в основу акта о поддержке несовершеннолетних от 1991 г.
Что касается разводов, я не была согласна с тем, что нам нужно следовать рекомендации законодательной комиссии от 1990 г. о том, что это должен быть лишь «процесс», в котором «провал» не был проблемой. В некоторых случаях, например, когда имело место насилие, я считала, что развод неизбежен.
Вопрос о налоговой и социальной поддержке семей с детьми был очень болезненным, и даже во время моего ухода с поста мы с советниками уделяли ему большое внимание. Мне пришлось преодолевать огромный соблазн, состоящий в том, чтобы предоставить налоговые послабления или субсидии по уходу за ребенком. Это, разумеется, переместило бы акцент проблемы на способы мотивировать мать не оставаться дома. Я считала, что возможно, как это было в моем случае, создать благополучную семью, продолжая работать, если есть умение организовать свое время и пока есть кто-то, помогающий в этом.
При этом я не считала справедливым предоставлять налоговые послабления работающим матерям, имеющим два источника дохода, за счет матерей, которые остались воспитывать детей дома и жили за счет одного источника дохода{ Однако я намеревалась внести одно изменение: ввести налоговые послабления для яслей на рабочем месте. (Прим. автора)}. Меня всегда удивляло, что феминистки, столь чувствительные к мужскому покровительству, но абсолютно не чувствующие покровительства со стороны государства, не могли этого понять.
В более широком смысле существовал вопрос о том, как вести себя по отношению к детям в рамках системы налогообложения и выплаты пособий. С одной стороны, были «либертарианцы», которые считали, что дети не заслуживают специального рассмотрения в рамках системы налогообложения и выплаты пособий. С другой стороны, были сторонники полноценной «наталистской политики» для увеличения уровня рождаемости. Я отвергала обе точки зрения.
Я исходила из того, что выплачиваемые кем-то налоги должны учитывать его семейные обязанности. Это была важная отправная точка в принятии решения о том, как организовывать пособия для несовершеннолетних.
Все, что может сделать семейная политика, это создать условия, заставляющие семье держаться вместе и достойно обеспечивать своих детей. Но от семьи зависит столько всего, происходящего в обществе, что она неизбежно должна быть включена в сферу внимания государства.
В 1988–1989 гг. был огромный всплеск общественного интереса к окружающей среде. К несчастью, под зеленым зонтиком проблем окружающей среды скрывался целый ряд мало связанных с ней вопросов. Наименьшим из них, но не по значению, а по размеру, был вопрос локальной окружающей среды, который меня также всегда заботил. Но это было целиком и полностью заботой местной администрации.
Далее существовали проблемы планирования и развития сельской местности. Ник Ридли ясно указал здесь на очевидную связь факторов, за что и стал несколько непопулярным. Если люди могли позволить себе дома, то должно быть достаточно земли, доступной под застройку. Более плотное планирование означало меньше возможностей для развития земли и меньше возможностей для владения домами.
Также публика была серьезно озабочена качеством питьевой воды и чистотой рек и моря. Для Европейской комиссии это стало поводом для расширения ее компетенций. Фактически крайне дорогая и предельно успешная программа воплощалась в жизнь для очистки наших рек, и результаты уже были очевидны, к примеру, возвращение здоровых и обильных рыбных запасов в Темзу, Тайн, Вир и Тиз.
Я всегда четко разделяла эти проблемы окружающей среды и вопрос загрязнения атмосферы. Для меня подходящей отправной точкой в формулировании подхода к этому вопросу была наука. Но чем внимательнее я рассматривала то, что происходило с британской наукой, тем меньше меня это устраивало.
Существовало две проблемы. Во-первых, огромная доля государственного финансирования науки вкладывалась в оборонный бюджет. Во-вторых, слишком много внимания уделялось разработке продуктов для рынка, нежели чистой науке. Правительство финансировало исследования, которые следовало оставить в компетенции промышленности, и как результат существовала тенденция к снижению научных устремлений в университетах и научно-исследовательских институтах. Я считала, что это неправильно. Как человек с научным прошлым, я понимала, что самые высокие экономические достижения были результатом развития фундаментального знания, нежели поиска конкретного применения. К примеру, транзисторы были открыты не в результате поиска нового способа транслировать популярную музыку, а в ходе исследований механики волн и физики твердых тел.
Летом 1987 г. я обозначила новый подход к государственному финансированию науки и учредила новый подкомитет Экономической комиссии Кабинета. Моим идеалом был поиск самых талантливых и ярких ученых, чтобы поддерживать их вместо того, чтобы пытаться оказывать поддержку отдельным секторам. На каждом из этапов научные открытия и знания устанавливали новые требования и ограничения для нашего подхода к решению проблем окружающей среды. К примеру, именно исследование Британией Антарктики обнаружило гигантскую дыру в озоновом слое, который защищает жизнь на Земле от ультрафиолетовой радиации. Схожим образом именно научные исследования доказали, что озоновый слой уменьшается из-за хлорофторуглеродов (CFC). Благодаря этим сведениям правительства пошли на сокращение, а затем и на отказ от CFC, к примеру, в морозильных камерах, аэрозолях и кондиционерах.
