В тех случаях, когда партии отрывались от гражданской почвы, их сила ослабевала. Впрочем, это не значит, что самоорганизация масс спасала от экстремизма – кризис был настолько «запущен», что широкие массы были готовы применять насилие, чтобы добиться решения социальных проблем. Так, декабрьское восстание в Москве было не столько спровоцировано революционными партиями, сколько инициировано радикальной частью социального движения.
Большевики доказывали, что пролетариат может быть «гегемоном» в буржуазной революции, делая за буржуазию ее работу. Следует пойти в новую атаку на самодержавие, чтобы поскорее доделать работу буржуазии и приступить к работе на себя. Этот радикальный взгляд соответствовал настроениям части рабочего класса, положение которого оставалось бедственным. Классовая схема подсказывала – если пролетарии требуют выступить, то выступление поддержит класс. Однако пролетариат не был един, он вообще не действовал как целое. Одни рабочие сражались на баррикадах, а другие участвовали в черносотенном движении.
Попытка свержения самодержавия в декабре 1905 г. окончилась неудачей. Ленин видел причины этого в плохой подготовке и координации, что как бы подтверждало оправданность его требования организационного централизма революционных сил. Но в октябре 1905 г. волна рабочего и крестьянского движения не управлялась из единого центра, а достигла успеха. Значит, причина поражения в другом. Декабрьское вооруженное восстание не было поддержано страной, да и большинством рабочих. Радикальный «авангард» оторвался от народной толщи.
Плеханов, который еще в начале года призывал к восстанию даже в неблагоприятной ситуации[1128], теперь бросает упрек большевикам: «Ваши активные выступления имеют бунтарский характер»[1129]. Но такова революция. Она редко подчиняется политическому руководству.
Меньшевики, как и Ленин, надеются добиться управления революцией с помощью подчинения рабочих масс социал-демократической дисциплине. Плеханов писал: «В этих восстаниях наш пролетариат показал себя сильным, смелым и самоотверженным. И все-таки его сила оказалась недостаточной для победы. Это обстоятельство не трудно было предвидеть. А потому не нужно было и браться за оружие. Говорят: пролетариат принудил социал-демократию взяться за него. Но если это так, то восстания были более стихийными, чем сознательными»[1130]. Таким образом, по Плеханову, сознание пролетариата отождествляется с социал-демократией. Давление рабочих на партию воспринимается уже не как демократизм, а как стихийность. Только партия может решать, когда и как действовать, и не дело рабочих масс торопить ее. «Вы скажете мне, может быть, я хочу тормозить движение. Я спорить и прекословить не буду. Почему и не затормозить его? Роль тормоза не всегда заслуживает осуждения»[1131]. В подтверждение своих слов Плеханов как обычно ссылается на классиков – когда они предостерегали парижский пролетариат от несвоевременного восстания в 1870 г. «Правда, при этом Плеханов как будто забыл, что, когда парижские рабочие все же начали восстание, Маркс решительно встал на их сторону…»[1132], – комментирует Плеханова его биограф С.В. Тютюкин.
Несмотря на различие оценки декабрьской ситуации (не стоило браться за оружие – стоило, но более организованно), взгляды Плеханова и Ленина на взаимоотношения партии и пролетариата принципиально близки: партия должна управлять революционной активностью рабочего класса, а не рабочий класс должен распоряжаться партией.
Но если для Плеханова слабая организованность пролетариата (то есть его неуправляемость со стороны социал-демократии) – повод для сдерживания революционных выступлений, то Ленин и здесь не собирается выжидать. Лучшее средство для организации – сама борьба. И если рабочий класс видит свою организацию не в партии, а в более привычном для вчерашнего крестьянина органе самоуправления – Совете – следует поддержать инициативу масс.
В декабре революционный авангард рабочих оторвался от более консервативных масс. Но радикальный опыт воздействует на массы, давая заразительный пример. За первым натиском последует новый, самодержавие падет, и перед массами встанет вопрос о власти, который не удалось решить в декабре 1905 г.
Вопрос о власти
В 1917 г. Ленин опубликует фразу, ставшую затем классической: «Коренной вопрос всякой революции есть вопрос о власти в государстве»[1133]. В практическую плоскость этот вопрос встанет перед российскими социалистами в 1905 году.
Размах городской революции и общая дестабилизация империи из-за крестьянских и национальных выступлений давали социалистам новые шансы. Перед марксистами вставал вопрос о том, что делать в случае падения самодержавия. Просто отдать власть либералам, буржуазии, выступая в роли профлидеров, отстаивающих тактические задачи социальной защиты рабочих при сохранении капиталистического строя? Линейная концепция прогресса диктовала такое поведение с неизбежностью. Сначала – укрепить капитализм, решая социал-либеральные задачи. И только потом, через десятилетия – социализм.
Но быстрое развитие индустриального сектора в России, разрастание рабочего класса, еще в значительной степени маргинализированного, но оттого настроенного радикально, длительная традиция развития социалистического движения – все это способствовало постановке левыми социал-демократами вопроса о «перерастании» буржуазной революции в пролетарскую. Итак, ограничиться либеральными задачами, или приступить к решению «пролетарских», социал-этатистских?
Выбор зависел от ответа на вопрос о власти. Проще всего было ответить на этот вопрос эсерам: в случае падения самодержавия необходимо немедленно организовать революционную диктатуру (то есть диктатуру революционеров), которая, разгромив монархистов в гражданской войне, передаст власть всенародно избранному Учредительному собранию.
Для марксистов все было сложнее. С одной стороны, они боролись за свержение самодержавия, с другой стороны верность марксистской картине истории не позволяла им входить в правительство – оно же будет носить не пролетарский, а буржуазный характер. Эта историческая схема была не просто догмой, за ней стояли и прагматические политические интересы – социал-демократы не должны скомпрометировать себя непопулярными в пролетарской среде мерами, которые неизбежно будет проводить правительство в условиях становления капиталистического строя.
В то же время очевидно, что революционная диктатура может стать «обоюдоострым» инструментом. Если она будет находиться под влиянием социал-демократии, то может закрепить завоевания пролетариата, а если в ней возобладают противники социализма, она может пойти по пути подавления пролетарского движения и социал-демократии. Как бы и соблюсти чистоту принципов (не отвечать за непопулярные меры), и продвинуть через новую власть необходимые преобразования? Этот вопрос вновь разделил социал-демократию, породив дискуссию, которая смоделировала реальную ситуацию 1917-1918 гг.
* * *
Историк С.В. Тютюкин считает: «если для большевиков основной целью их политической деятельности был уже в 1905 г. захват хотя бы части (а лучше всей) политической власти, то меньшевики стремились прежде всего организовать и просветить рабочих, поднять их на защиту своих политических и экономических интересов, разбудить их инициативу и общественную активность»[1134]. Но одно другому вовсе не мешает. И большевики стремились организовать рабочих, пробудить их общественную активность. И меньшевики были готовы прийти к власти, когда для этого созреют предпосылки. И для большевиков, и для меньшевиков взятие власти не было «основной целью», самоцелью, а лишь инструментом в осуществлении марксистского коммунистического проекта. Различие заключалось в сроках. Большевики были готовы форсировать процесс с помощью власти, и, соответственно, брать ее уже в 1905 году. Но не они были наиболее радикальны в этом отношении, а меньшевики Троцкий и Парвус.
В марте 1905 г. Александр Парвус выступил за «правительство рабочей демократии»[1135], бросив вызов стройной стратегии чинного движения к социализму через буржуазную демократию. Парвус выдвинул лозунг: «без царя, а правительство рабочее!» Эту идею поддержал Лев Троцкий. Она вытекала из стратегии самостоятельных действий пролетариата как наиболее организованной революционной силы. Троцкого не смущает, что в своем стремлении захватить власть над Россией социал-демократия будет изолирована от других революционных сил. Каких сил? Троцкий «в упор» их не видит. Он уверен, что кроме социал-демократов «на революционном поле никого нет»[1136]. Троцкий самонадеянно выводит «наше революционное одиночество» из победы над эсерами. Он приписал марксистам не только победу, но и полное уничтожение эсеров (вот охранка-то позавидовала бы). Впрочем, эсеры продолжали в это время здравствовать и развиваться.
