Но в другом отношении Мартынов, как и другие меньшевики, ошибался. С их точки зрения захват власти может вести только к одному – к быстрому краху радикальной социал-демократии, ее компрометации и победе реакционных сил. Именно так меньшевики будут оценивать перспективы большевистского радикализма и в 1917 г. Ознакомившись с апрельскими тезисами Ленина, Мартынов писал: «Если мы пойдем по ленинскому пути, мы в близком будущем пойдем не к диктатуре пролетариата, а к диктатуре контрреволюционных слоев буржуазии»[1155]. В роли реакционера тут выступал не Ленин. Просто в силу неправильности, авантюристичности стратегии Ленина он облегчит задачу контрреволюции. Меньшевики остались в плену однолинейной марксистской картины прогресса, когда движение возможно только «вперед» и «назад», а не «в бок», к другому варианту движения вперед, не предусмотренному догматом.
Мартов настаивал: до постановки задачи диктатуры пролетариата «мы остаемся принципиально непримиримой оппозицией ко всякому правительству и не отказываемся от «предрассудка», запрещающего нам сквернить уста сочетанием слов: «да здравствует» и «правительство»»[1156]. Просто анархизм какой-то.
И большевики, и меньшевики видят себя в роли радикальной оппозиции. Критиковать всегда проще. Но большевики готовы при благоприятных условиях сделать следующий шаг – войти во власть. Но значит ли это, что они тем самым перейдут на другую сторону баррикад?
Мартынов утверждает: «Мы стремимся остаться в положении революционной оппозиции, чтобы сохранить практическую возможность критиковать ограниченность мелкой буржуазии, очутившейся у власти. Публицисты «Вперед» стремятся разделить власть с мелкой буржуазией, сохраняя возможность критиковать пролетариат, буде он увлечется иллюзиями»[1157]. Мартов напоминает большевикам, что любое, даже самое демократическое и революционное непролетарское правительство будет действовать против интересов рабочего класса, иначе буржуазное общество просто не сможет функционировать. Оно будет заботиться об интересах банков, защищать собственность, урезать зарплаты. Провозгласив лозунг «Да здравствует Временное правительство!», партия рабочего класса скомпрометирует себя поддержкой таких мер. Получается, социал-демократия боится ответственности, перекладывая на других «грязную работу», непопулярные меры, необходимость которых и она понимает. Мартов признает прогрессивность якобинства, но добавляет: борьба за демократию возможна «не только с помощью якобинских декретов сверху, но при помощи народного давления снизу»[1158]. Чтобы сохранить идейную непорочность, социал-демократы должны участвовать только во втором.
Впрочем, «грязную работу» могут сделать и «неправильные» социал-демократы – большевики. Мартов рассуждает: не получится ли, что история русской мысли может ««вытряхнуть из своего рукава» подлинную революционно-демократическую партию в виде той самой «социал-демократии», которая возьмет в свои руки власть в момент падения самодержавия?»[1159]
Меньшевики считали, что план Ленина ведет к «растворению классовой борьбы пролетариата в бесформенном движении «демократии»»[1160]. Но это же происходит и при осуществлении меньшевистской стратегии давлении пролетариата на власть с улицы. Ведь на улицу выходят представители самых разных слоев.
Мартов считает, что если пролетариат сейчас получит власть «вопреки его стремлениям»[1161], то «весь наш – русских социал-демократов – анализ исторического положения русского пролетариат был неверен…»[1162] Расчеты большевиков и меньшевиков различны. В 1905 г. окажется неверен анализ первых, в 1917 г. – вторых.
В подтверждение меньшевистской позиции Плеханов снова пытается опереться на «неоспоримый» авторитет Энгельса. В письме к Ф. Турати «основоположник» писал: если социалисты войдут в правительство, они вынуждены будут взять «на себя ответственность за все ошибки и за все измены этого правительства по отношению к рабочему классу», парализовав при этом его энергию. Вывод Плеханова не вполне соответствует мысли Энгельса (тем более, высказанной в ситуации, когда в стране не было революции): «Итак, участвовать в революционном правительстве вместе с представителями мелкой буржуазии значит изменять пролетариату»[1163].
Еще недавно левые социал-демократы критиковали опыт Мильерана, вступившего в правительство. С точки зрения критиков Ленина, готовность к участию в буржуазной власти (даже революционной) – это принципиально тоже, что мильеранизм, отступление от пролетарских задач, которые должна решать социал-демократия. Взять власть и решать не пролетарские задачи – значит компрометировать чистоту марксистской идеи.
Мартынов наносит Ленину болезненный укол, обвиняя его в жоресизме (Жорес в 1899 г. был лидером фракции Мильерана): «Пролетариат не может получить ни всей, ни части политической власти в государстве, покуда он не сделает социалистической революции. Это – то неоспоримое положение, которое отделяет нас от оппортунистического жоресизма…»[1164]
Меньшевики откажутся от этого положения в 1917 г. По иронии судьбы, Ленин в это время окажется в непримиримой оппозиции к правительству меньшевиков, эсеров и кадетов.
Мартов вторит Мартынову: «Только, ведь, и Жорес для этих самых целей организовал свой союз демократии и пролетариата!»[1165] Идея диктатуры пролетариата и крестьянства – это «самый вульгарный жоресизм»[1166].
В этих обвинениях заметна очевидная натяжка. Политика Жореса-Мильерана направлена на союз с существующим обществом, политика Ленина – на его разрушение. Мильеран пошел на союз с палачом Парижской коммуны, а Ленин предлагает создать ее новый вариант. Ведь вопреки догматике меньшевиков, в Парижской коммуне рука об руку действовали пролетарские и «мелкобуржуазные» революционеры.
Ленин с возмущением объясняет, в чем разница его позиции и мильеранизма: «Это все равно, что смешать участие Мильерана в министерстве убийцы Галифе с участием Варлена в Коммуне, отстаивавшей и отстоявшей республику»[1167].
Любопытный нюанс «всплывает», когда меньшевики пытаются сравнить большевиков с бакунистами в Испании, которых, как мы помним, сурово раскритиковал Энгельс. Бакунисты вошли в революционные органы власти. Теперь это предлагают сделать большевики. Но Энгельс доказывал, что бакунисты в Испании отошли от «антиполитических» принципов, то есть по сути – менялись в верном направлении. Это дает возможность Ленину найти у классика нужный ему угол зрения: «Энгельсу не нравится только то, что бакунисты были в меньшинстве, а не то, что они там заседали»[1168]. Энгельсу, конечно, вряд ли бы понравилось, если бы бакунисты заседали «в большинстве». Но Ленин пишет о своей партии: принципиально важно оказаться в органах революционной власти в большинстве – существенный момент с точки зрения понимания большевистской стратегии 1917 г.
* * *
Предложив идею революционной коалиции, Ленин должен ответить оппонентам на ряд новых для социал-демократии вопросов. С кем вместе заседать в правительстве, кто будет отстаивать в нем интересы непролетарских слоев, как не обидеть невзначай крестьян, как лучше удовлетворить их интересы, не противоречащие интересам пролетариата, кто будет прежде всего отвечать за меры правительства, объективно направленные против пролетариата? Одним словом: кто на практике будет представлять демократию в революционном правительстве. Ленин отвечает: ««Тип» социалиста-революционера»[1169]. Ленин пока тоже не признает прямо, что эсеры – сила, с которой нужно считаться. Но если они вдруг станут более влиятельны, с ними можно будет иметь дело. На III съезде РСДРП (фактически – съезде большевистской фракции) было решено входить с эсерами во «временные боевые соглашения» (в то время как либералов – обличать). Уже в декабре 1905 года большевики попробуют это сотрудничество в боях на Пресне. В 1917 году проблема союза с эсерами встанет перед Лениным уже в полный рост.
Говоря о проекте программы ПСР, Ленин называет ее «значительным шагом вперед»[1170]. Однако это не значит, что Ленин теоретически сближается с эсерами. Он фиксирует общее и различное в идеологии эсдеков и эсеров. Ленин недоволен указанием эсеров на неблагоприятное соотношение положительных и отрицательных сторон капитализма (по Прудону), их оценкой роли интеллигенции, «которая будто бы в состоянии выбирать более или менее благоприятные пути для отечества»[1171]. В 1917 году Ленин на практике займется таким выбором, и от его личного воздействия самым непосредственным образом будут зависеть пути истории отечества. Отмежевываясь от эсеров (меньшевики и так не раз упрекали его в эсеровской ереси), Ленин сурово критикует взгляд ПСР на крестьянство: «Они говорят о трудовом крестьянстве, закрывая глаза на тот доказанный, изученный, подсчитанный, описанный, разжеванный факт, что среди этого трудового крестьянства сейчас уже безусловно преобладает у нас крестьянская буржуазия… и держит в своих руках уже теперь больше половины производительных сил крестьянства»[1172].
