французской армии от полного уничтожения и позора, то есть от военной капитуляции. Вейган, снова и снова требуя перемирия с Третьим Рейхом, угрожал присутствовавшим, что в случае эмиграции членов кабинета Рейно он инициирует формирование нового правительства, способного начать немедленные переговоры с Германией. Тех, кто хотел продолжить войну в колониях, пораженцы именовали не иначе, как дезертирами, а Петэн торжественно провозгласил, что откажется выполнять решение об эмиграции, «даже если ему придется покинуть правительство»[1696].
По мнению М. Вайса, Вейган высказывался за перемирие прежде всего потому, что он «отвергал любую идею о капитуляции армии», руководствуясь в этом отношении как своей военной честью, так и своим презрением к республиканскому режиму[1697]. Пораженцы делали все, чтобы утвердить в общественном сознании мысль о том, что военный крах был обусловлен «преступлениями парламентской демократии, достигшими своей высшей точки в годы Народного фронта». Именно «несостоятельность законодательной власти» объявлялась главной причиной поражения французских армий[1698]. К 13 июня шансов на успешное сопротивление в метрополии уже не оставалось, а продолжение войны, уверяли сторонники Петэна, обрекало Францию на положение оккупированной территории по примеру северо-восточных департаментов страны в 1914–1918 гг.
На заседании 13 июня генерал Вейган возложил на политиков «ответственность за поражение» и предложил им взять на себя инициативу поиска мира с противником, освободив от этого армию[1699]. Де Голль в своих воспоминаниях нарисовал такой портрет М. Вейгана: «Внезапно на его плечи свалилось тяжелое бремя, нести которое было ему не по силам. Когда 20 мая он принял пост главнокомандующего, выиграть битву за Францию, несомненно, уже было невозможно. По-видимому, генерал Вейган убедился в этом неожиданно для самого себя. Так как он никогда не предвидел истинных возможностей механизированной армии, огромные успехи, которых так молниеносно добился противник при помощи этой силы, поразили его. Чтобы противостоять несчастью, он должен был переродиться. Ему следовало порвать с отжившими представлениями, изменить самый темп действий. В своей стратегии он должен был выйти за узкие рамки метрополии, обратить против врага то самое смертоносное оружие, которое применил враг, и использовать в своих интересах такие козыри, как огромные пространства, огромные ресурсы и огромные скорости, отдаленные территории, силы союзников и морские просторы. Но Вейган не был тем человеком, который мог это сделать. Не таков был его возраст [73 года – авт.] и склад ума, а главное – ему не хватало соответствующего темперамента»[1700].
Де Голль называет Вейгана «блестящим исполнителем», однако «решительность в действиях, самостоятельность в решениях, бесстрашие перед лицом судьбы, та напряженная и особая страстность, что присуща истинному военачальнику, – всего этого Вейган был лишен…» [1701]. В итоге, Вейган стал своеобразным «орудием», «знаменем» в руках Петэна, настаивавшего, как и генерал, на капитуляции правительства. «Ни во что не веривший и ни на что не способный режим [Третьей республики – авт.] пошел по наихудшему пути. Таким образом, Франции предстояло расплачиваться не только за военное поражение, но также за порабощение государства»[1702], – напишет де Голль в своих «Военных мемуарах».
Если вернуться к заседанию 13 июня 1940 г., то оно продемонстрировало открытое и пока только словесное неповиновение части государственных чиновников главе правительства и сокращение лагеря сторонников продолжения войны. 13 июня правительственный кабинет не пришел ни к какому решению. Воспоминания его участников свидетельствуют о кознях и интригах, которые плелись вокруг Рейно. Понемногу ширились слухи о якобы данном британцами согласии на заключение перемирия. Петэна и Вейгана уже открыто поддерживали Бодуэн, Бутийе, Ибарнегарэ, Пруво. По словам В. П. Смирнова, «значительная группа министров и главнокомандующий отказались подчиняться премьер-министру. Правительство по существу распалось и уже не действовало как организованная сила»[1703].
Позиции пораженцев, а значит и внутриправительственное противостояние – ключевая предпосылка политического кризиса Третьей республики – усилились 14–15 июня после получения Рейно ответа на его телеграмму, которую он по совету Черчилля послал американскому президенту Ф. Рузвельту, в очередной раз взывая к его помощи: «Франция сможет продолжить борьбу, только если вмешательство Америки изменит ситуацию»[1704]. По свидетельству де Голля, Рейно «умолял его [Рузвельта – авт.] оказать нам помощь, давая понять, что в противном случае для нас все будет кончено»[1705]. Об этом письме пишет в своих мемуарах и председатель Палаты депутатов, лидер партии радикалов Эррио: в нем «он [Рейно – авт.], заявил, что если Соединенные Штаты не вступят в войну, Франции придется вступить в переговоры с неприятелем»[1706].
Некоторые историки, например, В. П. Смирнов, считают, что со стороны главы французского правительства это был своеобразный маневр: полагая дальнейшую вооруженную борьбу против нацистской Германии бесполезной, Рейно, обращаясь к президенту США, решил продемонстрировать, с одной стороны, свое намерение продолжить борьбу за сохранение западной демократии, а с другой, априори зная отрицательный ответ Рузвельта, больше не препятствовать капитуляции[1707]. По словам Ф. Керсоди, «13, 14 и 15 июня Черчилль тоже направлял президенту Рузвельту нескончаемый поток телеграмм»[1708]. В них британский премьер-министр напоминал ему, что «достаточно только обещания активной поддержки США для того, чтобы побудить французов к сопротивлению»[1709]. Президент в официальном послании лишь пообещал Рейно в общих фразах «умножить усилия Америки» в виде материальной помощи, что позволило Петэну и его сторонникам с новым рвением доказывать целесообразность и неизбежность капитуляции, с которой не следовало тянуть, коль скоро помощи от заокеанского союзника ждать не приходилось.
В обстановке растерянности, паники и тревожных слухов, доходивших до Бордо, где с 14 июня, после вступления немцев в Париж, расположились представители различных государственных структур, 15 июня состоялось очередное заседание Совета министров. В ходе его работы Рейно согласился с предложением Шотана официально информировать британское руководство о намерении Франции запросить у Третьего Рейха условия перемирия. На самом деле, считает историк Ж.-М. Мейер, «этот компромисс, достойный считаться решением съезда радикалов, имел в сложившихся обстоятельствах одно [важное – авт.] следствие: подтолкнуть колеблющихся к принятию возможности перемирия». Уже следующие заседания правительства, проведенные утром и днем 16 июня, «продемонстрировали продвижение вперёд идей сторонников мира»[1710].
Вновь правительственный кабинет собрался в 10 часов вечера того же дня, и на нем – после двух дней противостояния защитников и противников перемирия – Рейно «вынужден был признать себя побежденным». В некоторых появившихся в прессе сообщениях упоминалась, что план создания общего с Великобританией союза был отклонен 14 голосами против 10, другие утверждали, что «никакого формального голосования по этому вопросу не было»[1711]. На этой версии настаивает и историк С. Берстайн. На этом заседании Шотан, Петэн и Вейган высказались за немедленное заключение перемирия, их поддержало большинство министров. Ощутив
