бы. Здесь его ничего не держит. Чтобы не вздрагивать от прозвучавшего за спиной окрика, чтобы не бояться собственного лица и тела, чтобы по городу ходить, как по госпиталю – подняв голову и глядя в глаза встречным. А сейчас… Раненых стало меньше, больше местных, и сразу стало тяжелее. Раненые, никто, ни один, ни разу не назвал его цветным, словом на его прошлое не намекнул, не заметил, что он… а эти сволочи, беляки, сразу…Нет, думать о них – только душу травить. Скорей бы уехать. Там он пойдёт в школу для взрослых, будет работать и учиться, и после, получив, как его, а, да, аттестат, пойдёт учиться дальше, на врача. Чтобы работать рядом с Юрием Анатольевичем, доктором Юрой.
На столе нарядный пакетик. Брошка-цветочек. Ларри тогда ему подарил. Золотые руки у мужика. Как он там, в имении? Знал бы адрес, написал бы, поздравил с Рождеством. Ларри беспокоился о сыне, да, Марке. Редкое имя, никогда раньше не слышал такого. И всё Ларри повторял, что всего два дня они были вместе, что вдруг Марк забудет его. Глупо аж до смешного. Как же можно такое забыть? Если бы ему кто сказал, что вот его… отец, или мать, он бы разве забыл? Да ни в жизнь! Но он – спальник. А у спальника даже этого нет. Джо с Джимом молодцы, братьями себя назвали, и те, Слайдеры. И ещё. Те двое, что едва из «чёрного тумана» встали, ушли из госпиталя, даже имён своих не сказали. Только то, что они – братья. И ушли. Один хромал ещё, только-только ему гипс сняли, да, точно, щиколотка у него была разбита, разрыв связок, и второй его поддерживал. В обнимку ушли. А сам он не ушёл. Когда он решил остаться? Нет, что с ним такое, он понял гораздо позже. А тогда… да, он просто боялся остаться один. Как в том, накрытом бомбёжкой Паласе, где его засыпало в подвале, раненого, как он ещё кровью не истёк, не задохнулся… и там, в темноте, боясь шевельнуться, потому что сразу натыкался на острия и осколки, и вокруг шуршало и осыпалось… Сколько он там пролежал? Смену? Две? Больше! Наверняка больше, гореть же он там начал, его и нашли… по крику.
Крис облизал губы. Он и сейчас помнит, ощущает металл горлышка фляги на губах, вкус той воды. И помнит, как лежал и ждал выстрела. И, не дождавшись, закричал:
– Убейте, не мучайте! За что?!
Его корчило и выгибало в болевых судорогах, и любое прикосновение было болью, а его держали, зажимали руки, трогали раны, он боли туманилось в глазах, и он не различал лиц. Кто-то над ним сказал по-английски:
– Это спальник.
И он закричал:
– Да, да, спальник, убейте, сволочи, будьте вы прокляты!
Пытался сопротивляться, лишь бы добили. А его завернули во что-то жёсткое – плащ-палатку наверное – положили в кузов и привезли сюда. И всё потом было. И прошло, и жизнь наладилась. Если, конечно, не думать о… о Люсе. Конечно, он всё понимает. Люсе он не нужен. Что бы ни говорил доктор Ваня, но она – белая, а он – цветной, метис, раб, спальник. Перегоревший спальник никому не нужен. Он – вещь, его сделали, как любую вещь, для определённой цели. А вещь сломалась. Её можно приспособить для чего-то другого, а можно и выкинуть. Но сама по себе она уже не нужна. И место ей на свалке. В Овраге.
Крис почувствовал, как по щекам поползли слёзы, и рывком сел. Вытер ладонями лицо. Ладно. Надо дотянуть до вечера, и вечером, на праздничном ужине, когда все будут веселиться, он сделает задуманное. А дальше будь что будет. Жить без Люси он не может. И так, как сейчас – тоже. А пока… пока надо чем-то заняться, а то совсем свихнёшься.
Он ещё раз потёр лицо ладонями, обулся и подошёл к столу. Учебники, тетради, взятая в библиотеке книга, купленный в городе журнал. Да, этим он и голову забьёт, и польза будет. Крис решительно сел за стол и открыл учебник английского. Здесь у него даже хуже, чем с русским. Ну вот, страница тридцать семь, упражнение номер шесть. Крис придвинул черновую тетрадь, тщательно написал заголовок и стал сосредоточенно читать.
И напряжённое отчаяние постепенно отпускало его. А шум в коридоре так же далёк и неважен, как шум ветра за окном.
Упражнение пришлось переписывать дважды: в первый раз насажал ошибок, а во второй получилось грязно. И за русский он взялся уже совсем спокойно. И снова упражнение. Вставить пропущенные буквы и запятые…
– Мerry Christmas, Кир, – всунулся в дверь Дональд.
– И тебе того же, – вежливо ответил по-английски Крис, не поднимая головы.
Дональд подошёл к столу и насмешливо хмыкнул.
– Нашёл, чем в Рождество заниматься. Давай лучше в город смотаемся.
Читать по-русски, слушая английскую речь, Крис ещё не мог. Он отложил учебник, небрежно накрыв им подарочный пакетик, и снизу вверх посмотрел на Дональда.
– Думаешь, в городе веселее?
Дональд пожал плечами.
– Ну… ну, всё-таки… Рождество же, а ты сидишь… как в камере.
Крис усмехнулся.
– Дурак или притворяешься? Если тебе заняться нечем…
Дональд ногой подвинул к себе стул и сел.
– Говорят, уже летом госпиталь свернут.
– Ну…
– Ну, так место себе искать надо.
– Я нашёл, – улыбнулся Крис.
– А я нет, – вздохнул Дональд. – И уезжать страшно, и оставаться… не с чем. Не нужны мы никому, Кир. Ни здесь, ни там.
– Я сам себе нужен, – нехотя ответил Крис.
Ответил просто так, лишь бы последнее слово не оказалось за Дональдом. Дональд уважительно посмотрел на него.
– Разве что так. Это ты здоров, конечно. Так… так в город не пойдёшь?
Крис мотнул головой.
– Позанимаюсь лучше.
Дональд задумчиво кивнул.
– Что ж… – и усмехнулся. – Каждый с ума по-своему сходит.
– Вали отсюда, – предложил Крис достаточно беззлобно, но твёрдо.
И Дональд ушёл.
Когда за ним закрылась дверь, Крис снова взял учебник. Но глаза бездумно скользили по строчкам… Никому не нужны… никому не нужны… никому… да плевать ему на всех, он Люсе не нужен. И вот с этим ему ничего не поделать…
В комнате стемнело, и Крис встал включить свет и задёрнуть занавески. Неужели уже вечер? Скоро начнут готовиться. Да, вон уже по-другому зашумели.
– Кир, – без стука заглянул Эд. – В душ пойдёшь? Помнёмся заодно.
– Бодрящим?
– Ну да.
– Иду, – Крис подошёл к столу и стал собирать учебники.
Вот и всё. Совсем незаметно день прошёл. И наступает вечер. Праздничный рождественский вечер, когда все
