к Веберу с вопросом — чем объясняется то, что до сих пор остаются непроданными Государственным банком бумаги Лазаря Полякова и что он и его Торговый дом продолжает до сих пор пользоваться такими льготами, которые возмущают всю Москву, и никто не понимает, почему такому неисправимому должнику были оказаны огромные кредиты и после целого ряда лет явной неисправности с ним все еще церемонятся и не продают тех ничтожных залогов, за счет которых Государственный банк все же может выручить часть ссуженных Полякову сумм.
Вебер совершенно не знал Поляковского дела в Государственном банке, так как он вообще не ведал делами кредита в министерстве, и ответил поэтому Столыпину, что он совершенно не в курсе этого дела и просит отложить решение этого дела до моего возвращения или, по крайней мере, до собрания им сведений в Государственном банке.
Столыпин, против всякого своего обыкновения, почему-то сразу вспылил и в очень резкой форме ответил Веберу, что он не считает возможным откладывать дела, ставшего притчей во языцех, до моего возвращения и настаивает на немедленной продаже бумаг.
Министр торговли Тимашев, за год перед тем бывший управляющим Государственным банком и прекрасно знавший все Поляковское дело, начал было разъяснять его, но Столыпин остановил его и продолжал настаивать на продаже бумаг во что бы то ни стало, и никто из министров, видя его непонятное раздражение, не стал противоречить ему, и Веберу не оставалось ничего иного, как либо подчиниться этому настоянию, либо сделать разногласие и довести дело до представления на усмотрение государя.
Мягкий по натуре и понимая хорошо, что его голос не будет иметь никакого веса в глазах государя, — он стал уговаривать Столыпина послать мне подробную телеграмму и просить меня дать мой ответ непосредственно ему по телеграфу же, на что потребуется всего два дня, и тогда будет достигнуто по крайней мере то, что я получу возможность дать свое заключение, а он, Вебер, не примет участия в таком решении, которое, может быть, окажется не согласным со взглядом его министра.
Любопытно и то, что и такая невинная и вполне законная просьба не была принята Столыпиным сразу, а вызвала ряд колких замечаний, совершенно не привычных для Столыпина. Любопытно и то, что такой опытный человек, как государственный контролер Харитонов, с которым Столыпин всегда считался, молчал как рыба и не проронил ни одного слова. Меня меньше удивляет проявленная уклончивость со стороны Тимашева, хотя он отлично знал, почему не продаются бумаги Полякова, но он вообще не считал для себя удобным противоречить Столыпину по чужому делу, так как сразу заметил, что тут имеется какая-то особенная подкладка, при которой лучше предоставить другим расхлебывать неприятное дело.
К 8 часам утра у меня был готов ответ, составленный также шифром на имя Вебера с просьбою предоставить его лично Столыпину, тотчас после его расшифрования.
Я сказал в нем, что крайне удивлен тем оборотом, которое приняло Поляковское дело в Совете министров, очевидно по причине дошедших до председателя неверных сведений, придавших всему этому делу ложное освещение. Если председатель Совета пожелал бы, не дожидаясь меня, принять какое-либо решение, принадлежащее в сущности не власти Совета, а только министру финансов, потому что по делам Государственного банка все решения принадлежат только ему, то я прошу прежде всего вызвать управляющего банком и поручить ему доложить, почему не продаются бумаги Полякова.
Со своей же стороны, я должен сказать только, что никаких бумаг Полякова больше не существует, а есть бумаги, принадлежащие Государственному банку, давно зачислившему эти бумаги в свой портфель по состоявшемуся с Поляковым соглашению при самом открытии кредита. Банк обязан продавать свои бумаги тогда, когда это ему выгодно, и не продавать, когда цена на них слишком низка или когда биржа идет резко на повышение. Следовательно, если председатель Совета потребует продать бумаги почему-либо сейчас, то помимо неправильности этого распоряжения, как не принадлежащего ему, он причинит ущерб и интересам Государственного банка, чего он, несомненно, не желает.
Я прибавил, что до моего выезда, всего на две-три недели, я дал определенные указания Коншину, не ниже какой цены можно продавать эти бумаги, и вижу сейчас, что они далеко не дошли до этой цены, хотя со времени моего выезда они поднялись более, чем на 20 %, и дали выгоды банку почти полмиллиона против той цены, в которой я их оставил при моем отъезде. Я закончил тем, что возвращаюсь ранее намеченного мною срока, вследствие сильного ушиба ноги, и усердно прошу Петра Аркадьевича оказать мне больше доверия, нежели случайным суждениям, часто основанным на малом знании дела.
Самому Столыпину я послал короткую открытую депешу, сказав в ней только, что я получил подробную депешу от Вебера и по ее содержанию ответил ему шифрованною же телеграммою, которую поручил, по разборке шифра, лично привезти ему, а его усердно прошу оказать мне то доверие, которого я ничем не желал нарушить.
Когда через неделю или даже меньше я вернулся в Петербург, то Вебер, встретив меня на вокзале, сказал мне, что моя телеграмма, видимо, имела успех, потому что Коншина председатель Совета министров не вызывал, принял его, Вебера, совершенно спокойно и даже сказал ему, что всего лучше дождаться моего возвращения, так как он-то знал, что бумаги принадлежат вовсе не Полякову и последний совсем не заинтересован тем, за какую цену они будут проданы.
В день моего приезда я поехал к Столыпину и думал, что по делу Полякова у нас произойдет крупный разговор, но его совсем не было.
Столыпин просто сказал, что он ошибся в оценке этого дела, и ему просто дали совершенно неверные сведения, и он очень сожалеет о том, что причинил мне ненужное беспокойство. На все мои настояния сказать, кто дал ему эти сведения и почему он отнесся так необычайно резко к данному вопросу, он сказал мне только: «Не стоит больше об этом говорить, я достаточно проучен и буду вперед более осторожен, не доверяя разным глашатаям сенсационных известий, хотя бы они исходили от людей, по-видимому хорошо осведомленных».
Я так и не узнал, как не знаю и до сих пор, откуда произошел весь этот гром, хотя предполагаю, что источником послужило «Новое время» или кто-либо из националистов, а может быть, тот же
