К тому времени я испросила и вскоре получила милостивое разрешение принять обет послушницы; тогда же в монастыре появилась Жюльетта.
— Жюльетта? Кто она такая? — спросил Луицци.
— Жюльетта — мой единственный друг на этом свете, если не считать Софи…
— Она тоже родом из Тулузы?
— Не знаю; она дочь одной бедной вдовы, госпожи Жели, жившей, кажется, в Отриве{346}. Вдова держала галантерейную лавку, выдавала на время книги, но прибыль от ее коммерческих начинаний была столь мизерной, что, не надеясь обеспечить дочери более или менее подходящее существование, она пристроила ее в монастырь; ибо госпожа Жели и ее дочь происхождения были благородного, и Жюльетта предпочитала добровольную обездоленность монастырской затворницы бедности в миру и зависимости от людей, которые всю жизнь унижали бы ее своей грубостью.
Однако решение это, похоже, недешево ей далось — когда я впервые увидела ее, она поражала бледностью, грустью и страдальческим видом; почти сразу я почувствовала к ней самый живой интерес. Я так надеялась на дружбу…
Среди послушниц конечно же попадались и мои сверстницы; но, надо сказать, что те, кто готовился посвятить себя служению больным и увечным, в большинстве своем были деревенскими девицами, невежественными и неотесанными, а те, кто собирался получить образование в качестве воспитанниц, уже задирали нос и кривили губы в разговорах со мной, и я не знала, с кем разделить беззаботный смех и кому довериться в печали. О такой подружке, как Жюльетта, я только мечтала. Она всего на два года превосходила меня по возрасту, хотя по прибытии в монастырь выглядела еще старше из-за бледности и худобы. При первой встрече она мне не очень-то понравилась, а вернее, даже внушила какой-то страх. Ее небольшие глазки как будто обладали свойством пронизывать собеседника насквозь, проникая в самую душу, а светлые рыжеватые волосы делали ее внешность крайне вызывающей. Несмотря на высокий рост и худосочность, ее движения отличались медлительностью и мягкостью; казалось, вся ее жизнь заключается в огненном взгляде, а все чувства — в улыбке, нежной или ироничной, смотря по настроению, перепады которого поначалу ставили меня в тупик. Наши отношения сложились не сразу, но прошло немного времени, и мы пришли к взаимопониманию, а когда я узнала историю ее жизни и рассказала о моей, мы поклялись друг другу в вечной и нерушимой дружбе. Она несла сладкую надежду для меня и утешение для Жюльетты. Ко мне вернулась прежняя безмятежная доверчивость, а ее здоровье вскоре совершенно поправилось. Еще более я полюбила ее, когда заметила, с какой суровостью относятся к ней настоятельница и святые сестры, и порой мне удавалось смягчить их чрезмерно жесткое обращение, причиной которого конечно же являлась бедность Жюльетты.
Жюльетта отвечала мне сторицей; если я забывала о какой-либо послушнической обязанности или в чем-то нарушала строгий монастырский устав, она ловко покрывала мои грешки, спасая таким образом от нелегкой епитимьи или же от куда более неприятного наказания — исповедоваться и просить прощения у настоятельницы. Наша искренняя и святая привязанность не знала границ; я не скрывала от нее ничего, ни вещей, ни мыслей, любое мое желание она воспринимала как свое. Однако однажды я засомневалась, что она действительно любит меня так сильно, как о том говорит. Утром она получила письмо от матери и проплакала весь день напролет. Тщетно я выспрашивала ее о причине слез — она упорно отнекивалась. Уже вечером, на прогулке в саду, я с такой настойчивостью умоляла ее поведать мне о своих печалях, что в конце концов Жюльетта не выдержала:
«Зачем тебе знать о несчастье, если ни я, ни ты ничем не можем помочь? Ведь беда обрушилась на мою матушку…»
«Но что случилось?»
«Ты все равно не поймешь, — плакала Жюльетта, — ведь ты ничего в жизни не видела, кроме монастырских стен… Матушка неосторожно поручилась за одного мошенника, а он ее обжулил…»
«Речь идет о переводном векселе?» — откликнулась я.
Жюльетта взглянула на меня со столь неподдельным изумлением, что, несмотря на всю ее боль, я не удержалась от смеха.
«Откуда ты знаешь такие слова?» — спросила она.
«Ты забыла, что, прежде чем попасть сюда, я жила в доме господина Дилуа и, хоть и была еще совсем ребенком, выполняла определенную работу в конторе торговой фирмы, которой управляла моя приемная мать?»
— Помню, помню, — прервал рассказ Каролины Луицци, — этакое прелестное дитя за огромным письменным столом с весьма проказливым видом пишет накладные под диктовку Шарля.
— Бедный Шарль! — грустно вздохнула Каролина. — Он тоже погиб!
— Да-да, бедный Шарль, бедный мой братишка… — нахмурился барон, подавленный тягостным воспоминанием об ужасном событии, которое, как и многие другие, представлялось ему делом его рук. Но тут же, словно желая побыстрее избавиться от невеселых мыслей, он поспешно спросил: — И что же было дальше?
— Так вот, — продолжала Каролина, — действительно, речь шла о переводном векселе, который почтенная госпожа Жели не могла оплатить, и ей угрожал арест всех ее товаров с последующей распродажей. В сумме убытки составляли около тысячи двухсот франков.
«Как! — возмущенно крикнула я Жюльетте. — Что же ты сразу мне не сказала! Ведь я могу дать тебе эти деньги».
«Мы не нуждаемся в подачках», — ответила Жюльетта с несколько задевшей меня спесью; но я тут же мысленно простила ее, забыв об обиде.
«Если ты не хочешь принять их в дар, я могу одолжить тебе эту сумму», — предложила я.
«О! Как я тебе признательна! — вскричала Жюльетта и вдруг замялась. — Но… Нет, это невозможно. Если об этом узнают в монастыре, то один Бог знает, что об этом скажут! Наплетут, что я выклянчила у тебя подачку, употребив во зло нашу дружбу… Нет, ни в коем случае!»
«И из боязни дурных сплетен ты откажешься выручить матушку?»
«Бедная моя, несчастная матушка! — разрыдалась Жюльетта. — Ну почему я не могу ничем ей помочь… Даже какую-нибудь безделушку заложить и то…»
«Но ведь у меня есть деньги», — уговаривала я ее.
«Нет, нет, — твердила она, — настоятельница назовет это вымогательством и жестоко накажет меня, если я соглашусь».
«Она ничего не узнает».
«Это невозможно».
«Уверяю тебя, мы сделаем все в тайне».
«Но как?»
«Это мое дело, лишь бы ты сказала „да“».
Жюльетта долго еще колебалась. Но в конце концов, поборов собственную гордость, уступила моим настоятельным просьбам, особенно после обещания, что настоятельница останется в неведении относительно нашей операции. Я тут же написала господину Барне, что умоляю навестить меня. Он примчался сломя голову — настолько неожиданная срочность обеспокоила его. Как только мы остались одни, я без обиняков выпалила:
«Господин Барне, мне нужны деньги — тысяча двести франков».
«Ничего себе! Боже! Но зачем?» — ошарашенно вскрикнул он.
«Мне нужны деньги, — повторила я, — мое состояние в ваших руках, и я прошу вас выделить мне эту сумму».
«Но мне, как опекуну, положено знать, для чего она вам; ибо если вы просите об этом по побуждению настоятельницы, то я не собираюсь потворствовать подобному вымогательству».
«Напротив, — сказала я, — нужно, чтобы она ничего не заподозрила».
«Но тогда дело еще серьезнее; и конечно же я не дам вам такой суммы, не узнав, для какой цели она предназначена».
«Она предназначена для спасения одной честной женщины, которой грозит разорение».
И я рассказала ему о беде, постигшей матушку моей закадычной подружки. После продолжительных раздумий господин Барне ответил:
«Возможно, все обстоит именно так… Я очень хотел бы в это поверить, ибо человеку не подобает плохо думать о себе подобных; впрочем, вы в первый раз просите у меня деньги, и к тому же на доброе дело… Кто знает, а вдруг оно принесет вам счастье; может, — заключил он, не договорив, — злая судьба, которая вас преследует… Я не хочу вам отказывать. Я принесу вам тысячу двести франков».
«Не сюда, — попросила я. — Чтобы вы окончательно поверили, что я вас не обманываю, отправьте их прямо в Отрив, на имя госпожи Жели».
«Каролина, — с нежностью в голосе произнес господин Барне, — я ни на секунду не усомнился в ваших словах, но я вполне имел право подумать, что вас провели…»
«Ну что вы, сударь!»
«Все, Каролина, я уже так не считаю… Сегодня же вечером я вышлю перевод; надеюсь, вы будете мною довольны».
Горячо поблагодарив добряка нотариуса, словно он спас мою собственную жизнь, я поспешила сообщить радостную новость Жюльетте. Она ответила мне фразой, обрисовавшей всю деликатность ее горделивой души.
«Какая же ты счастливая! — воскликнула она сквозь слезы. — Ты можешь делать добро тем, кого любишь!»
