прежде, и страха, что все будет иначе. Я лежу с тобой, когда ты пьян и пребываешь в бесчувственном состоянии, и плоть твоя встречается с моей, отбирая навсегда еще один кусочек твоей жизни. Когда ты просыпаешься, тебя уже меньше, чем было раньше, и так происходит всякий раз. Я…
– Хватит!
Женщина послушно замолчала.
Ивис видел стекающие с кольев под ней струйки крови, видел блестящую лужицу, в которую они собирались. Но ничто из этого не могло быть реальным.
– Скажи, как тебя зовут?
– У тисте нет для меня имени.
– Ты богиня леса?
– Лес не знает богинь. Деревья слишком заняты пением. Они поют, даже когда умирают. У них нет времени на богов перед лицом смерти.
– Кто сотворил с тобой подобное?
– О чем ты говоришь?
Ивис рубанул мечом, рассекая колья. Полетели щепки. Разбросав обломки ногами, он шагнул в лабиринт.
– Что ты делаешь? – спросила незнакомка.
Капитан не ответил. Терпеть подобное было невозможно. Ни один уважающий себя мужчина не вынес бы столь жестокого зрелища. Ивис больше не верил собственным глазам. Он сомневался, что все еще находится в знакомом ему мире. Что-то произошло. Что-то украло его душу или сбило ее с истинного пути. Он пребывал в полной растерянности.
А меч тем временем косил колья. Ивис подобрался ближе к женщине.
– Железо и дерево, – вновь повторила она.
Чувствуя, как болят руки и ноги, весь в поту, капитан взглянул в лицо незнакомки и встретился с ней взглядом.
Это явно была не тисте. Но он не знал, кто она такая. Глаза женщины были узкими, со скошенными вверх уголками, а кожа побелела от потери крови. Острие пронзавшего череп кола вышло изо лба над самыми глазами, прорвав кожу. Однако она улыбалась.
Ивис стоял, тяжело дыша после безумной атаки на лес кольев. Ранки от вонзившихся в его кисти и предплечья щепок кровоточили. Женщина не могла быть жива – и тем не менее была. Он понял, что не сможет сдвинуть ее с места.
– Я не знаю, что делать, – прошептал капитан.
– Ты ничего не можешь сделать, – ответила незнакомка. – Лес умирает. Мир близится к концу. Все, что ты знаешь, рассыплется на мелкие кусочки, которые разлетятся прочь. Ни к чему плакать.
– А ты не можешь… этому помешать?
– Нет. Как и ты. Каждый мир должен умереть. Единственный вопрос в том, будет ли именно в твоих руках тот нож, который его убьет. Я вижу в твоей руке железный клинок. Я чувствую запах огня, исходящий от твоей одежды. Ты из народа кузнецов, и вы забили свой мир насмерть. Мне нет никакого интереса вас спасать, даже если бы я и могла это сделать.
Внезапно Ивису захотелось ее ударить, заставить ощутить боль – его боль. И капитан вдруг понял, что он не первый, кто испытывает подобные чувства. Гнев его испарился.
– Я не услышал от тебя ничего, чего уже не знал бы сам, – сказал он, и лицо его исказилось в горькой гримасе от звука собственных слов.
– Таков мой дар. – Женщина снова улыбнулась.
– И, принимая этот дар, мы можем лишь причинить тебе боль.
– Ты не мне причиняешь боль, капитан Ивис.
– Так ты не чувствуешь боли?
– Только твою собственную.
Ивис отвернулся. Его ждал долгий путь пешком обратно в крепость, путь из одного мира в другой. На это мог уйти весь остаток ночи. Ему хотелось верить в лучшее абсолютно во всех, даже в отрицателях. Но то, что они совершили, повергло его в ужас. Капитан не понимал ни магии, которую они пробудили, ни тех жутких ритуалов, которые отрицатели проделали в этом тайном месте. Ивис не знал, как они нашли эту женщину – вызвали ли ее из земли или же проделали все с помощью жертвенной крови.
Добравшись до края поляны, капитан направился по тропе между изуродованными деревьями, чувствуя себя так, будто его выплюнули, вышвырнули обратно в бесцветный, безжизненный мир. Лес вокруг внезапно показался ему безрадостным, и Ивис подумал, что если он осмелится остановиться и затаить дыхание, то услышит, как поют деревья. Они поют, даже умирая.
Подлость сидела вместе со своими сестрами в убежище, которое девочки нашли под кухней. Прямо над их головой находилась пекарня, и каменное основание огромной печи образовывало заднюю стену крошечной комнатки. Каждый раз, когда кто-то проходил над их головой, сверху сквозь щели сыпалась мука, и в свете стоявшего на полке маленького фонаря казалось, будто в воздухе кружится снег.
– Если бы Сандалата не была заложницей, – сказала Зависть, – я бы порезала ее мерзкую рожу.
– Надо забросать ее углем, когда она будет спать, – предложила Злоба.
– Сделать ее уродиной, – добавила Подлость, наслаждаясь игрой, в которую сестры играли постоянно, прячась в тайных помещениях дома и сбиваясь в стайку, будто ведьмы или вороны, пока над ними, ничего не подозревая, ходили глупые обитатели крепости.
– Лучше всего яд, – начала было Злоба, но Зависть покачала головой:
– Нет, яд не годится. Подлость права. Надо сделать ее уродиной. Пусть живет с этим всю оставшуюся жизнь.
Несколько недель назад они прятались в угловой башне напротив той, в которой обычно скрывался Аратан, наблюдая оттуда за прибытием новой заложницы. Зависть пришла в ярость, когда Подлость заметила, насколько та красива, что и положило начало планам сестер разрушить эту красоту. Пока, естественно, дальше слов дело не пошло, поскольку, как только что сказала Зависть, Сандалата Друкорлат была заложницей, а это означало, что трогать ее нельзя.
Но планировать козни все равно было весело: бывают же всякие несчастные случаи – разве нет?
– Сандалата слишком старая для заложницы, – промолвила Злоба. – Ну просто древняя старуха. Нам нужна нормальная заложница, а не эта.
– Лучше всего мальчик, – заметила Зависть. – Как Аратан, но только моложе. Такой, которого можно было бы окружить и загнать в угол. Слишком слабый, чтобы помешать нам измываться над ним как захочется.
– И что бы мы стали с ним делать? – поинтересовалась Подлость. Будучи самой младшей, она могла спрашивать всякие глупости, не опасаясь, что сестры слишком больно ее поколотят, а иногда они ее вообще не били и не тыкали в нее всякими острыми предметами, и тогда она знала, что задала удачный вопрос.
– А что мы делаем с тобой? – фыркнула Злоба; Подлость заметила ее злорадную улыбку, а когда Злоба так улыбалась, это не предвещало ничего хорошего. – Измывались бы над ним без конца, пока он не стал бы на коленях умолять нас о пощаде.
– Просить вас бесполезно, – возразила Подлость.
– Идиотка! – рассмеялась Зависть. – А ты умоляй сильнее. Мы могли бы сделать его
