грамот на маетности исходатайствовал гетман в Москве разным
старшинам, генеральным и полковым и войсковым товарищам. Во
все эти маетности были посланы гетманские универсалы, возлагавшие на посполитых жителей этих маетностей обязанность
повиноваться своим новым владельцам. Но в Малороссии между козачест-
вом и поспольством не установилась еще строгая разделительная
сословная черта. Кодаки пополнялись из поспольства по
распоряжению гетманского правительства, а во время войн, когда нужно
1 Отрядами.
453
было поболее военной силы, посполитые самовольно шли на войну, потом уже оставались козаками и признавались в этом звании. Так
было, как мы знаем, в последние два крымских похода. Со времен
Богдана Хмельницкого козацкие правители старались не допускать
такого окозачения всего народа и строго хотели отделять законно
приобревших козацкое звание от посполитых, или, как выражались
тогда в Малороссии, Козаков от мужиков. Московское
правительство, по представлениям гетманов, также признавало справедливым
соблюдать это отличие; чтобы не допускать составления
самовольных козацких ватаг из поспольства, учреждены были компанейцы1.
Но когда распространилось и умножилось так называемое охотное
войско, содержимое на счет войскового скарба особо от городовых
Козаков, то поспольству открывался новый путь вступать в козаче-
ство. Охотные набирались отовсюду и посполитые могли
записываться в число их. Но то были случаи, когда поступление в козаки
посполитых было не противно правительству. Такие случаи
представлялись нечасто, а весь народ вообще не знал и не хотел знать
разделения Козаков от мужиков. Мужикам хотелось быть одинаково
вольными козаками. Таков был народный взгляд, который, однако, должен был склоняться перед другим правительственным взглядом.
Понятно, что поспольству, жившему в маетностях, жалованных
знатным лицам, не по сердцу было повиноваться новым господам.
Те, которые были поотважнее, убегали из этих маетностей в Сечу.
Но к этому присоединились разом народные бедствия, усилившие волнения в народе. В 1690 году свирепствовала моровая
болезнь, зацепившая Запорожье и южную часть Полтавского полка и
во всех остальных полках наводившая на народ оторопь ожидания.
В тот же год летом на малороссийский край было нашествие
саранчи. Она появилась с юга 9 августа и прошла всю Украину до Ста-
родуба, опустошила весь хлеб на полях и произвела ужасную
дороговизну; осмачка (полчетверти2) ржи-и овса продавалась по три
золотых, что считалось в то время,очень высокою ценой. Множество
дохлой саранчи производило смрад; скот поедал ее с травою, заболевал, и даже говядина пропахивала саранчою. Некоторым в страхе
казалось, что у саранчи на одном крыле можно было разобрать
начертанное слово <гнев>, а на другом крыле слово <Божий>. Затем по
многим местам Украины начались пожары. Неудивительно/что
воображение народа, уже болезненное, стало приписывать эти
пожары поджигателям, подсылаемым ляхами, заклятыми врагами
малороссийского народа. Рассказывали, что хватаемые были
лазутчиками, которые сознались, что отправлены польским прави-
1 Казаки наемных конных войсковых частей - компанейских полков.
2 В конце XVII в. казенная четверть (две осьмины) равна восьми пудам.
Здесь - осмачка (осмина), т. е. четыре пуда зерна.
454
тельством производить поджоги в малороссийских городах. Трудно
определить, в какой степени была тут какая-нибудь доля правды: при пытках, которые в том веке неизбежно употреблялись, люди
легко могли наговаривать на себя все, что им прикажут, а народ
склонен был сочинять рассказы, объяснявшие постигшие их
бедствия. От всех таких-то причин накоплялось в Сече много
украинского народа, недовольного положением дел на своей родине. Эти
беглецы говорили, будто у москалей есть намерение выселять людей
из Гетманщины на слободы, а с правого берега Днепра перегонять
расселявшихся там жителей на левый берег, как уже делалось при
Самойловиче; они кричали, что в Гетманщине завелось панство, что
цари, по просьбе гетмана и старшин, отдают народ панам в неволю, жаловались на аренды, которые стесняли свободные промыслы
народа и давали возможность немногим обогащаться в ущерб бедного
люда.
В таком беспокойном состоянии умов застал Запорожье 1692
год, и тут наступила новая, и более бурная смута, наделавшая в
течение нескольких лет немало кутерьмы и на Запорожье, и во
всей Гетманщине. После праздника Крещения привезли из
Москвы в Батурин царские дары гетману, генеральным старшинам
и козацким полковникам. Некоторые из полковников находились
лично в Батурине и там получили царское жалованье, приходившееся на их долю, а тем, которые были тогда в своих полках, гетман отправлял царские дары с нарочными посланцами. В числе
отсутствовавших был полтавский полковник Федор Жученко. К
нему на всеедной неделе послан был с этою целью войсковой
канцелярист Петр Иванович, по-малороссийски Петро Иваненко, носивший кличку Петрик; в старой песне ему дается прозвище
Петричевский. Сделавши свое дело и получивши от полковника
Жученко благодарственное письмо к гетману, Петрик, вместо того
чтобы возвращаться в Батурин, объявил, что поедет в. Новый Сан-
жаров для посещения там своих родных. Это было уже при
наступлении великого поста. Выехавши из Полтавы, Петрик
переправился через Ворсклу в степь, покинул свои санки под стогом
сена, а сам со служителями сел верхом на лошадей; они
поскакали в Сечь Запорожскую. Скоро после того пришло к гетману
известие через переволочинского <дозорцу> Рутковского, что
Петрик, приютившись в Запорожье, настраивает на мятежнические
затеи Козаков и самого кошевого. Петрик уверял запорожцев, что
если пригласить татар и с ними войти в Украину, то весь
тамошний народ поднимется, гетман улепетнет в Москву, а бедные
люди все пристанут к запорожцам и передушат панов своих, которым цари надавали вольностей. Передавая гетману такие речи, произносимые возмутителем в Сече, сообщали, что когда кошевой
трезв, то говорит ему: <Полно тебе, Петр, врать>, но чуть подопьет>
455
так и сам несет много непристойного, а степенные и
благонамеренные люди принуждены только молчать.
День ото дня в Сече поднималось значение Петрика. Живя там, он написал письма к Кочубею и к своей жене. Первого извещал он, что убежал в Сечу от бесстыдной ярости жены своей, которая не
только злословила его, но и посягала на его жизнь; он нашел приют
себе в Сече Запорожской, которая издавна была всем обидимым
исконное прибежище и заступление. <Лучше мне, - выражался он
в письме своем, - есть соломаху здесь с добрыми молодцами, чем
жить беспрестанно в страхе внезапного прекращения живота
моего>. В письме к жене он выражался так: <Ганно! ты как хотела, так
и учинила! Не описываю твоих непристойных и злотворных
поступков. Сама ты ведаешь, что делала. Если тебе лучше будет без
меня, то забудешь меня. Живи, богатей, прохлаждайся, а я собе
хоть соломаху естиму, да не буду опасаться за свое здоровье.
Пришли мне зеленый кафтан, котел, треног и путо ременное, а хлопство
мое (прислуга), что там осталось, пусть будет в целости. Марта 2.
Твой желательный муж>.
Гетман, узнавши, что Петрик волнует запорожцев, писал
кошевому, что этот человек, бывши войсковым канцеляристом, украл из
канцелярии важные бумаги и скрылся в Сече. Гетман просил
выдать его как вора и плута. На раде, созванной по этому поводу, разделились голоса: нашлись такие товарищи, что хотели поступить
в угоду гетману, но другие, и сам кошевой, заступились за Петрика.
Кошевой атаман Гусак говорил: <Если мы Петра Ивановича
выдадим, то к нам в Сечу никто ходить не станет, а у нас спокон века
так ведется, что всем приход вольный>. Защитники Петрика взяли
верх, и он не только остался в Сече, но еще избран был кошевым
писарем. Тогда успел он многих соблазнить уверениями, что, при-
шедши в Украину, все они станут ходить в кармазинах, что сам
гетман требует его выдачи только оттого, что боится москалей, которые находятся около него и наблюдают за ним, а на самом деле
гетман склонен к нему, Петрику. Еще более вероятным показалось
