юного Гермия.
Потвора яростно сопела, укутавшись пуховыми платками. Под нею расположилось скрипучее сооружение, плетённое из лозы. Как старый стул с веранды.
Я присел на низенький древесный спил перед всеми, будто бы на плаху.
Между нами стояла низенькая тренога-жаровня, полная синих и белых огоньков, и курился оттуда дымок, требный. Было слышно, как снаружи кто-то в рог протрубил отмеренное время…
В зал торжественно явился давешний павлин, переливающийся шарлатным светом среди полумрака.
— Час судити, — сказал павлин и подозрительно зыркнул на Гермия. — Семеро присутнi, вci шiсть. Брами замкнетi, священне мicтo убезпечене й не спить.
— Судити будемо старшою, кажу для протоколу зборiв,[158] — весомо заметила статная немолодая дама в сером шерстяном костюме, неуловимо похожем на форму. Высокая причёска её напоминала шлем.
— Госпожа! — не сдержался Авлет. — Полиада! Такая честь!
— Моя гибель станет и твоей, — мстительно заметил я. — Не забывай об этом всякий раз, как станешь расшаркиваться перед… перед… О… Полиада? В самом деле?
— Она, — скромно ответил Авлет. — Неназываемая Госпожа… Атена…
— Хорошо хоть злая птица наша не с нами — был бы моментальный донос и кляуза прямо на спинку стула, — сказал Авлету я. — Теперь молчи и жди последнего веления.
— Непевний, — сказала госпожа Атена. — Замовкни, врештi-рештi.
— Непевний, — сказал Бранд. — А я попереджав…[159]
— Paдiй, — сказал Гермий.
— Май добрий вечip, — сказал Михайлик.
— Biтаю, — сказала Эфта.
— Непевний, — сказала Потвора. — Добiгався!
— Час судити, — повторил павлин.
— Отже, — начала Атена. — До тебе багато питань, непевний. Bci потребують роз'яснення негайно.
— Я не заступав руху води, я не завдав шкоди удовi, я не вiдбирав молока в немовляти, я не ставав причиною слiз, я чистий перед будь-яким судом, — начал бормотать я.
— Тебе звинувачено у дисгармонiї. Чи ти знаєш, що воно є — дисгармонiя?
— Брак єдностi, — ответил я, — час без краси.
— Влучно, — улыбнулся Гермий.
— Марнослiв’я, — хихикнул Бранд.
— Що його слухати! — завелась Потвора. — Облупимо та з’їмо. Я можу й сире.
— Отака твоя дяка! — слезливо сказал я.
— Мамо, одступiться, — сказал Михайлик и опять высмотрелся на Эфту. Та тихонько сияла. — В чiм його провина, що аж сирим їсти?[160]
— А субординація, — быстро заметила госпожа Aтена. — Ліз через голову. Для того, аби вилікувати оте непорозуміння…
— Це непорозуміння треба повбивати…[161] — заметила Потвора и зловеще плюнула. Госпожа Атена покосилась на неё хмуро.
— Я не заступав руху води, я не зашкодив удові, я не видбирав молока у немовляти, я не ставав причиною сліз, я не вбив, я чистий перед будь-яким судом, — бормотал я.
— Брав чуже без дозволу, — буркнула Потвора. — От хто пам'ятає Мурчика? Всі? Таке ж було ласкаве! Йшло до людей! Шипів! Відгризало руки… Потім, бува, вмиється чистенько и спить таки солодке… тільки вусика дрижать. А ти, непевний, що накоїв? Загнав скотину за хмари… Де таке бачели аби кіт ширяв у небі, то ж не шулiка навіть… Встимо!
— То й що? — спросил Михайлик. — Яка з того шкода? Той кiт змалку ненавидiв усе крiм себе, такий був вилупився. A нинi щасливий! 3 крилами. I справдi лагiдний став, не сичить.
— Зарано розпочав, — покашлял Бранд. — Треба до книжок… Ти взагалi читаєш?
— Навiть забагато, — ответил вместо меня Гермий.
— А так i не скажеш, — процедила госпожа Атена.
— Я не заступав руху води, я не зашкодив удовi, я не вiдбирав молока в немовляти, я не ставав причиною слiз, я не спричинив збитку, я не вбив, я чистий перед будь-яким судом, — бормотал я.
— Це ми еже чули,[162] — надменно сказала госпожа Атена.
— Загадали засмутити — питаете про те, чого не робив, не роблю й не робитиму. Але буде не як вам заманеться, а насправдi. Тому неправда ваша — вигода моя, — ответил я. — Тут i амiнь.[163]
Среди семерых послышались шёпоты, затем смешки.
— Якої ж вигоди тобi треба? — поинтересовался Бранд.
— Аби лишили власнiй долi, — быстро ответил я. — И не напускайте далi нявок, бо нечесно…
— Звiдки таке затяте взялося, — быстро буркнула Потвора… — Гидко їcти, жалько кинуть.
— Про що це вiн? — поинтересовалась Госпожа Атена.
— А чого одразу на мене? — вызверилась Потвора. — Що одразу я? Я свое мiсце знаю, наперед не лiзу, на вiдмiнy вiд…
— Час вiд час перекидаю дiвчат на сорок… — невинно заметил я.
Гермий улыбнулся.
— Мамо, — тихо сказал Михайлик. — Знову ти за своє?
— Так серце болить…[164] — с чувством заметила Потвора.
Я забормотал вновь: «Диви-диви ясно, аби не загасло. Cтiй долi, дивися на поле. 3 того поля треба лебедям на небо, менi на путь, що банив — забудь…»[165]
И бросил в жаровню угодную жертву. Как предписано и велено: амбра, сера и гематоген — вместо крови, конечно же… Дальше янтарика кусочек и розовое масло — прямо в деревянном флакончике «Болгарская роза»…
На несколько минут дым, жертвенный и призрачный, сумел скрыть меня от глаз Семерых почти полностью…
— Заспівай їм веселої, — попросил Авлета я. — А дали сумної, дали про вогник незгасимий. То розчулить, — сказал я, — навіть богинь. Аби попрямували… принаймi, обряду. Почнуть слухати, а далi забудутся. Й не уважні ватимуть… Така моя треба, a далi тобi по всьому…[166]
Авлет кивнул. И поднёс инструмент к губам. Флейта запела о радости. О смехе, что удел юных, как и цветение. Она говорила, что на священных холмах всё так же светла роща, а в ней сияет Град покоя: где жизнь, где сад — а там весна и воскресение. Люди, ликуйте!
Я покинул суд на цыпочках и почти не дыша. Семеро веселились, дым угодных жертв изображал меня или подобие моё, правда, в венке, похоже, что в крапивном… Флейта всё пела.
В вестибюле игротеки светлым пятном среди отражений явился мне улыбчивый Амадей.
— Это сон! — не сдержался я.
В ответ он улыбнулся и помотал головой, отрицая. С парика его слетела пудра, почти незримая, и заискрилась красиво.
— О! Так много чего хочется спросить! — продолжил я. — К вам приходил гость?
Он улыбнулся вновь и достал из кармана известный клавесин…
— Я помогу своему скворцу, — сыграл клавесин серебряными горошинами. — И тебе.
К клавесину присоединилась флейта.
— Но ты не скроешься от семерых, — спел дуэт.
Из Моцартова обшлага выпорхнули виола и гобой.
— Я постараюсь, — ответил я. — Однако спасибо за помощь и за Авлета. Он искусен в игре и угоден богам.
— Всё для гармонии, — светло пропели инструменты. — Она стремление и жизнь. Радуйся!
И Амадей скрылся в пелене жертвенного дыма… Его уже было целое облако.
Я отправился к выходу и не нашёл его на прежнем месте…
