эту сцену, прослезилась. Я воспользовался этим и крикнул ей: «Скажите моей жене на Фонтанке, 16, что меня повели в Петропавловскую крепость». Женщина кивнула мне головой и сказала, что все будет сделано. И действительно, она исполнила мою просьбу.
Петропавловская крепость
Миновав Троицкий мост, наш грустный кортеж свернул налево и взошел на мост, который вел через наружный ров крепости в так называемые крепостные ворота. Спустившись с моста, мы вошли в аллею, обсаженную липами и дубами. Направо находились отдельные виллы. Об этом месте сохранились у меня приятные воспоминания.
Здесь, в 1900 году, я, будучи юнкером Николаевского кавалерийского училища, часто бывал у своего двоюродного брата, корабельного инженера адмирала Гуляева[1362]. Невольно вспомнились мне блестящие балы, концерты, легкий флирт… Какой глубокий контраст был между моим положением и чувствами тогда и теперь!
Восемнадцать лет тому назад, в далеком прошлом, здесь играли вальсы Чайковского и Вальдтейфеля, отдаленные и томные звуки которых мелодичным эхом разносились по равелинам Петропавловской крепости. Вспомнился мне веселый говор и смех элегантных, красивых дам в бальных туалетах, воздух, насыщенный ароматом цветов и дорогих духов, бравурные танцы того времени — мазурка и краковяк — и плавные танцы: па-де-катр и шаконь. Тогда меня встречали радостно и приветливо.
А теперь нас встретил мрачный часовой погребальным звоном в крепостной колокол.
Заболело и сильно сжалось сердце. Хотелось бы бежать отсюда прочь. Забыться.
Глубоко задумавшись, я не заметил как немного отстал от партии. Сильный удар прикладом винтовки в спину заставил меня очнуться и вывел из тяжелого раздумья и грез прошлого. Я увидел, что мы входили на небольшой плацдарм внутреннего равелина крепости. Это было преддверие могильного Трубецкого бастиона.
Раздался второй удар большого колокола, погребальным звоном раскатившийся по крепости. Это вызывали караул для встречи новых несчастных жертв.
Нас построили в две шеренги. Явился комиссар крепости, совсем молодой человек, лет девятнадцати. Он был одет щеголем: на нем был новый английского образца френч, брюки-галифе, высокие сапоги французского лака, венгерские шпоры и фуражка прусского образца. Он был высокого роста, крепкого телосложения, в правом глазу был монокль. В левой руке он держал казачью нагайку. Выглядел он наглым и нахальным. Очевидно, ему доставляло неописуемое удовольствие подхлестывать вверенные ему жертвы.
Началась перекличка. Каждый, услышав свею фамилию, должен был сделать шаг вперед. Выкликнули фамилию священника Введенской церкви на Петроградской стороне, который был также в нашей партии. Священник, уже пожилой человек, лет шестидесяти, замешкался и не вышел. Тогда немедленно подскочил к нему начальник партии, тот самый, который ударил меня прикладом, размахнулся что есть силы и ударил священника по лицу. Батюшка не выдержал удара, зашатался и упал на мостовую, ударившись головой об булыжник. Когда его подняли, все лицо его было в крови. Он не мог стоять на ногах. Солдаты караула загоготали и стали осыпать священника матерщиной.
— Да что с ним церемониться! — крикнул начальник караула, подстегивая несчастного нагайкой. — Тащи его в мертвецкую!
И бедного батюшку, сопровождая пинками и насмешками, поволокли в покойницкую крепости, то есть в ледник.
Окончив осмотр, молокосос-комиссар приказал вести нас в Трубецкой бастион.
— На-пра-во! — послышался зычный голос фельдфебеля.
Мы повернулись по-военному и двинулись навстречу верной и неизбежной смерти к массивным чугунным воротам, находившимся в глубине крепости. Ворота с шумом и лязгом расхлобыснулись перед нами и быстро поглотили, чтобы сгноить нас в подвалах и казематах Трубецкого бастиона. Многие, в том числе и я, оглянулись назад, чтобы в последний раз посмотреть туда, где живут свободные люди и куда никто из нас больше не имел надежды вернуться.
Трудно описать наше состояние. Дрожь пронизывала тело, в глазах темнело, ноги подкашивались. Мы шли на верную смерть. Нас ввели в узкий, сдавленный с обеих сторон каменными толстыми стенами, двор. Это был могильный, угрюмый двор исторического Трубецкого бастиона. Еще более массивная чугунная дверь в конце этого двора вела во внутреннее помещение этого пресловутого, преступного, страшного своим прошлым, легендарного бастиона.
Трубецкой бастион
Целыми веками трагической истории смотрели на нас эти мрачные, серые, могильные, заплесневевшие стены бастиона. Все эти ниши, углубления, закоулки и кривые изгибы коридоров, низкий, давящий потолок и тут же, в конце коридора, находящаяся покойницкая свидетельствовали о страшном, ужасном и кошмарном прошлом. Здесь отовсюду веяло смертью. Сколько невинных жертв здесь пало — нет счета! За вековое существование крепости здесь костьми легли тысячи и тысячи ни в чем неповинных. Здесь погибла княжна Тараканова[1363] — претендентка на русский престол, замученная и утопленная; здесь нашли свою могилу многие декабристы; здесь, в крепости, сидело все Временное правительство; сюда массами были брошены генералы, инженеры и офицеры гвардейских полков.
Как это ни странно, но я был в Трубецком бастионе не впервые. Я имею о нем грустное и печальное воспоминание. В 1916 году[1364] меня позвал к себе начальник штаба VI армии князь Енгалычев и сказал:
— Хотя это и не относится к специальной работе офицеров Генерального штаба, но, ввиду чрезвычайной важности и ответственности, главнокомандующий возлагает на вас особо важное поручение. Вы должны, вместе со следователем по особо важным делам полковником Орловым[1365], произвести обыск у ротмистра пятого Александрийского гусарского полка, Бенсона[1366], и его арестовать. Такой же обыск вы произведете у его невесты Марии Пожога[1367]. Они подозреваются в шпионаже в пользу Германии и Австрии.
Это поручение было для меня делом крайне неприятным и щекотливым.
Оно еще более осложнялось тем обстоятельством, что невестой Бенсона, Марией[1368] Пожога, оказалась та самая очаровательная и прелестная блондинка, за которой я ухаживал в бытность свою корнетом гусарского Мариупольского полка.
В назначенный день и час, ночью, я и Орлов произвели обыск у ротмистра Бенсона в его роскошном номере самой дорогой [ «]Европейской[»] гостиницы. Ротмистра не было дома. Обыск особенных результатов не дал, если не считать записной книжки, с отметкой в ней по двенадцатибалльной системе высших командных лиц.
Обыск, произведенный у его невесты Марии Пожога на ее квартире на Конногвардейском бульваре, дал еще меньше результатов. К компрометирующим документам могла быть отнесена только одна открытка от полковника Мясоедова[1369], уличенного в шпионаже в пользу Германии.
Ротмистр Бенсон был отвезен в Петропавловскую крепость и посажен в Трубецкой бастион. Мария Пожога — отвезена в женскую тюрьму на Выборгской стороне.
Дальнейшее следствие производилось мною и Орловым, для чего мы посещали арестованных в местах заключения. О результатах докладывали начальнику штаба шестой армии генералу Бонч-Бруевичу[1370]. Таких допросов Бенсона в Петропавловской крепости было
