во тьме начинают мелькать вестники шторма. Здесь на долго нельзя оставаться, лучше убежать в жизнь и спрятаться там, переждать. Наверняка еще множество самого разного и невероятного поджидает меня впереди. У нити горький цвет и испускаемый ею свет мог бы стать новым видом пытки… Я собираюсь в горсть, крепчаю. Эхо того ликования освобождает от оцепенения. Нить в руках, я готов. Это моя жизнь и мне стоит её познать, пока есть время.
XXII
Моя жизнь резко изменилась, оборвался её бешеный темп и карусель теперь несётся без меня, даже не заметив, что кое-кого потеряла. Эта жизнь стала непривычно странной, её невозможно описать из-за полной пустоты, но всё хорошо, душу больше ничто не терзает. Не знаю сколько прошло времени с того переворота, две недели или только одна. Дело в том, что время стало чем-то неописуемо долгим, томным как живая очередь. Впервые я стал так чутко перебирать родной дом взглядом, раньше он вовсе не привлекал внимания, оставался малозначительным, а теперь я не могу не замечать живущую в нем скорбную скуку.
Но все хорошо, я стараюсь тратить каждую минуту своего дня на дело и ни о чем не думаю. Забегаю в кафе и не думая делаю заказ, без плана и цели брожу по железобетонным дворам, бесцельно пиная ногами камень, хожу в спортзал просто повторяя все движения за другими, остерегаясь мыслей. Мысли, они повернулись против меня, поэтому их нужно избегать. Важнее всего музыка, она мой самый верный паладин, самый верный защитник. Дома я стараюсь не появляться как можно дольше, только сон в этом жутком месте, ничего больше.
Сейчас я в городе, нужно купить льняное полотно, доски, грунт и клей. С этим скромным набором у меня появиться ещё одно не хитрое занятие – уже дома я смогу отвлекаться от мыслей и готовить к работе холсты, но только если нечто удержит меня дома.
Теперь спортзал, что может быть лучше? Громкая музыка выбивает всю чепуху из головы, не нужно ни с кем говорить, никому не важно, кто ты и что из себя представляешь. Просто повторяю упражнение за упражнением и ничего больше от меня не требуется. Люди приходят и уходят, а я продолжаю испытывать на прочность своё тело, мне незачем уходить.
И вот пора возвращаться домой. Нет. Пойду другой, длинной дорогой. Сделаю несколько кругов, может четыре? Медленным шагом, ещё слишком рано возвращаться.
Час ночи, я вернулся домой и ощущаю, как в нем задвигались соскучившиеся по мне тени. Сразу в постель, нужно как можно скорее приблизить утро, уход из дома. Только прилёгши я ощутил весь проделанный телом за день труд, ноги звенели и подпевали стону всех остальных частей меня. Сон накатывается, это хорошо.
Передо мной красный ковёр ведущий из моей берлоги, и я иду по этому ковру, держа под руку незнакомую девушку. Мы идём прямо, гордо, я знаю этот путь – дорога в тот самый, жуткий лес, в котором мы сс… Ней… И встретили тупик. Периферийным зрением вижу её, она пристально следит за нами, подобно хищнику, выжидая момент для атаки. Нужно бежать! Не могу, я не управляю своим телом, просто пленник в нём. Всё так же держа незнакомку под руку, мы входим в лес, мне страшно, вдоль ковра виднеются следы самого опасного и мерзкого зверя этого леса… Его следы выглядят в точности, как оттески моих губ… Я – мерзкий царь дикого леса, уничтожив для себя мир людей, шагаю на свою инаугурацию.
Паденье, взлёт. Всего лишь сон, тяжелый, душный сон! Не подвластный себе я бросился за холсты, снова моей рукой проводит кто-то другой, великий. Нет, это не Леонардо, сейчас пишет Врубель или Ванг Гог. В моей власти только смотреть со стороны, как на холсте появляется лицо мужчины. Левая сторона его лица омерзительно искривлена гневом, глаз пылает агонией, пугая зрачком точкой и на этой, левой худощавой щеке глубоко выжженое клеймо – поцелуй. Правая сторона в противовес левой прекрасна, детские линии вместо морщин, нежная как у ангела кожа, глубокий, широкий зрачок в океане святых вод, из этого глаза сочиться тоненький ручеек, пробегая по румяной, пухленькой щеке.
Я – снова я. Держу в руках кисть, стою напротив полотна – “Ненависть влюблённого.”. Уже даже не рассвет, за окном кипит жизнь, кисти и полотно лучше всего побороли мысли, даже без помощи музыки.
XXIII
Я снова очутился в густой тьме, она необычайно пуста, злобна, только и желает найти способ выгнать меня из себя. Смерть так и не вернулась, без неё это место стремительнее пытается меня поглотить, я осознаю один процесс – расщепление. Все, что мне удается ощутить – это тонкая, едва заметная скорбь. Мир живых запел, отвлекая от глупых поисков хоть чего-нибудь, где ничего не может быть.
– Ваше имя?
– Власов Виталий Леонидович.
– Ах, это ваш сын, соболезную… Вы можете им гордиться, кажется все наслышаны о нём. –Пауза, шелест бумаг. – Поставьте подпись здесь и здесь, чтобы подтвердить перенимаемую ответственность за тело.
Голос отца порождает нечто, схожее с дежавю, но только схожее, оно масштабнее… Шуршание, хлопок закрывшейся двери автомобиля. Зарычал мотор и запела музыка, от которой меня заколебало приятной дрожью… Эта музыка, подлинное и чистое я, именно ей пропитаны сладкие дни моей жизни! Отец говорит, негромко, не стараясь перекричать музыку.
– Мне и в голову не приходило, что это была наша последняя встреча. Всё хорошо сын, мы едем домой… – Долгая, глубокая пауза в пару километров дороги. – Да, я должен тобой гордиться, тебе удалось достичь невероятного! Оставил след в истории, сорвал с неба звёзды, твоё имя гремело в тысячах городов, но… Но для меня это не стоит твоей смерти, и я знаю, насколько это глупо, ведь от смерти не убежать и глупо так жадно считать прожитые недели… Прости, больше всего я сожалею, что мы так ни разу и не поговорили. Даже не знаю почему я всегда строил из себя серьезного строгого отца… Больше всего в жизни, я хотел стать твоим другом, но в твоих глазах, наверняка остался холодным, бессердечным человеком, который и не желал быть отцом…
Он замолк, тяжелый ком сдавил горло и молчание стало необходимо, чтобы собрать силу в горсть. Невероятно тяжело слышать такие речи и ещё тяжелее молчать… Есть ли слово, описывающее это мучительное, скорбящее желание сделать невозможное, упущенное? После длинной паузы
