его читала твоя мама.
Артур говорит прямо и красиво, не лишившись интонации, но и не пересыщаясь ей, как будто подбадривает приболевшего сына и это согревает. Шторм начал теряться, гаснуть. А тёплый голос ещё не пропал, продолжает ласкать слух, радовать душу.
– Гроб мы тоже выбрали не простой, из веточек Омелы, не спрашивай каким образом его делали… А знаешь почему омела? Потому, как только эта хрупкая веточка могла и убила бессмертного бога, доказав, насколько глупо хвалиться неуязвимостью и изворотливостью от цепких лап смерти. На твоих похоронах будет куча народа и даже репортёры, пусть они все припомнят о своей смертности. Не знаю, как ты, но я горжусь нами, все горы склонялись перед нашими желаниями, нам удалось выжать из своей судьбы всё до последней капельки. Если бы всё так не оборвалось, мы бы взлетели ещё выше. Спасибо тебе за всё, ты был не просто моим другом, а огромной, самой важной частью меня. Не знаю даже, как и чем жить дальше, наверное, посмотрю на мир, буду искать своё место пока не пойму, что нашёл.
Шторм окончательно ослаб, и я почувствовал в груди тёплую свечу, она развеяла мрак, скопившийся в душе. Мне захотелось точно так же оглянуться на свою жизнь и сказать спасибо всему, что в ней мелькало и звенело, даже если совсем не долго и не с благими намерениями. Вернулся из-за стены тихий плачь, вместе с ним, тонкие похлипывания носом и незаметный шёпот.
XXVI
Уже на следующее утро я прочувствовал на себе, как горько может язвить ослабленную душу одиночество. Прошлая ночь, своим неудачным поиском новой надежды, стократ усилила мое отчаяние и скорбь. Все ещё движимый отчаянными порывами сердца, жадно цепляющегося за любой шанс почувствовать любовь снова, я и сам начинал жаждать этих чувств, хоть каких-нибудь чувств, которыми можно было бы залатать пробоину, вернуть здоровый сон и рассудок.
Так сложилось, что всего три дня после того одиноко-стыдного утра, о котором наверняка никто в мире не узнает и уже не вспомнит, я общаюсь с Лизой, на учёбе и в свободное время. Она очень умна и в добавок её мировоззрение намного проще, чем у большинства людей. Иду на встречу, сомневаясь, зачем я вообще всё это начал? Встретились, она крепко обнимает меня, думая, что таким образом прижимает мою душу к своей, но я чувствую совсем другое. Только её хрупкие кости, горячую кожу, сокращающиеся мышцы и даже жировые ткани, ничего возвышенного или божественного. Она лучисто, светло пылает – я жадно поглощаю, прибираю всё тепло. Снова этот, уже хорошо изученный взгляд, её тянет ко мне, и она почти не говорит, всё так знакомо… Она не сопротивляется, в дрожащих глазах растет отражение дикого животного, а она не видит своей погибели. Я дергаю Элизабет за руку и тяну вперёд, чтобы избежать…
Идём, рука держится за руку. Ах, глупая девочка, старается рассказывать с интонацией и выражением, воюя за моё расположение до последнего слога, затрагивает самые интересные темы, шутит. А я просто не слушаю, когда она задаёт вопрос киваю и ничего больше. В моей голове другое, более важное действо, мысль снова заблудилась в лабиринте, всюду тупик и строки из давно прочитанного “Фауста”. Как же точны они и актуальны, как же долго до меня доходило понимание этих строк:
“Ты начала теперь с одним,
Потом другой придет за ним.
А как до дюжины дойдёт,
К тебе весь город побредёт.
Когда впервые грех родится,
Себя таит он в первый миг…”
Ах сержант, откуда я мог знать, что вы говорили обо мне? Есть такие ошибки, которым можно научиться только на своем, личном опыте и никакой учитель не поможет тебе их избежать.
Мы остановились вернувшись туда, откуда начали. Её глаза поедают меня, переливаясь подобно двум изумрудам стараясь заработать для себя наиболее высокую цену – я самый хладнокровный оценщик, видел тысячи таких и знаю, что отнюдь, он не бесценен. Выпад, точно такой же как все те, что мне приходилось изучать и я снова следую моим инструкциям. Ловко повторяю все движения, которым меня ещё не так давно учила ушедшая навсегда страсть. Она не замечает, что её целует и обнимает холодный робот, идеальный алгоритм, путает его с настоящим чувством. Я сам путаю, пока следую этой программе не способный на понимание.
Пустая, тихая улица – пустой, шумный в голове я. Всё это должно закончится и переродиться в прекрасное, просто не стоит спешить. Её фигура скрывается за калиткой и машет мне худенькой ручкой на прощание, ожидая следующего такого вечера она напишет или позвонит. Я проигнорирую, а после напишу или позвоню сам, объясню, что ей не стоит строить такие глупые планы. Так будет правильно, я не сомневаюсь, нужно только справиться с этим самому…
XXVII
В кромешной тьме снова развивалась знакомая буря, питаемая вынесенным психозом из воспоминания моей жизни. Душа уже окончательно пуста, отказалась думать, оценивать. Потворствует своей муке, даже не думая, что есть какой-то другой вариант.
Из жизни сквозь шторм до меня доносился громкий, отвратительный, дикий рёв десятка голосов. Они пересиливали друг друга, соревнуясь в только им понятной битве. Голоса теперь были громкие, наполненные артистизма до краев и, кажется, людей собралось больше чем просто много. Постоянно кто-то подходил вплотную к моему существу и за что-то слёзно молил прощения, винил в себя в невнятных, непонятных ему самому грехах: этот раскаивается за нанесенную мне некогда обиду, тот за недостаточное участие в моей жизни, она за косой взгляд, а и вовсе, за пересоленный борщ. И все искромётно рыдают, каются срывая голос, а я даже не знаю, кто сейчас со мной говорит и кому мне должно отпустить эти наигранные грехи. Вот и закончилась фантазия собравшихся, их мольбы и вопли начали повторятся…
Смерти со мной всё еще нет, только этот мучительный шторм и я. Тем не менее во мне уже не хватает места, чтобы сдерживать порождаемое миром живых, чувство. Оно срывается с родного места и несётся в пустоту с огромной скоростью и стремительностью, как будто стремясь вырваться из неё в рыдающую залу.
– Зачем вы все извиняетесь предо мной, я ведь уже давно покойник, ничего о вас не помню и уж точно не отвечу, сколько бы вы не просили. Вы грызёте меня своими мерзкими воплями, ввергаете в очередную пытку! Что с вами не так, почему
