На следующий день, Мири готовила снадобье, что-то варила, что-то высушивала в порошок. Гюли наблюдала за Мири потягивая свою тонкую длинную трубку. Обе молчали. Гюли знала, что если Мири занята, то будет молчать, пока не закончит.
На рассвете третьего дня, как Гюли и обещала жителем деревни, женщины собрались в путь. Мири перелила приготовленное снадобье в кувшин из-под молока. Захватили с собой и ночную добычу на обмен.
Приближаясь к деревне Мири, достав из сумки заранее приготовленное тряпье, обмотала лицо и руки. В таком виде Мири и подошла к крайнему деревенскому дому, плетясь за Гюли. Возле дома, старуха Гюли призывно свистнула. На свист из окна добротного деревянного дома, высунулась любопытная голова. Увидев яркие юбки и красный платок Гюли, женщина вышла к ним.
— Пришли мы, — ответила за всех Гюли, — и снадобье принесли, как обещались. А это, — показав на закутанную Мири, сказала Гюли, — внучка моя, чумой переболевшая. Я о ней говорила.
Мири лишь кивнула.
— Немая, что ли? — С любопытством спросила женщина, пытаясь разглядеть хоть кусочек живой кожи, чтобы своими глазами увидеть, как выглядят обезображенные чумой люди, которым чудом удалось выжить.
— Да, — утирая краем платка несуществующую слезу, с обречённостью в голосе сказала Гюли, — нема как рыба… бедняжка, потеряла дар голоса после болезни… — и тут же поспешила добавить, — но слышит всё хорошо, и понимает тоже всё. И в травах разбирается… вот немая только, и обезображенная…
Женщина с сожалением покачала головой. Представление, которое мастерски разыграла Гюли, похоже, убедили женщину в существовании внучки, с обезображенной лицом.
На громкий голос Гюли, сбежались и другие кумушки. Все с любопытством, рассматривали закутанную Мири, и в очередной раз выслушивали рассказ Гюли о том, как бедная внучка чудом осталась жива, но теперь нема и страшная лицом.
Толпа вокруг Мири и Гюли росла, и кумушки, которые первыми уже услышали душещипательную историю о том, как из табора в живых остались только старуха и чумная внучка, шёпотом передавали историю новоприбывшим.
Когда подошла жена старосты, Мири поставила перед ней кувшин со снадобьем и жестами, на принесённой кем-то чашке, показала сколько надо давать снадобья и как поить. В обмен на снадобье жена старосты поставила перед Мири полный кувшин молока.
Мири и Гюли приходили в деревню каждый третий день. К началу осени, жители уже привыкли к постоянным визитам Мири и Гюли. А после того, как сын старосты поправился и больше не падал от болей в животе, весть о знахарке разнеслась на всю деревню. Кто из болезных мог — приходил сам, про неходячих рассказывали родственники или соседи. Мири внимательно слушала и готовила снадобья.
За лечение жители щедро платили кто чем мог: кто нёс овощи со своего огорода, кто фрукты из сада, кто молоко и масло, кто хлеб и зерно… Один из жителей деревни, в благодарность за то, что Мири вылечила его жену от родильной горячки, дал Мири щенка.
Щенку Мири была бесконечно рада. Ей нравилось наблюдать, как из маленького неповоротливого крепыша на толстых лапах, растёт большой и умный кобель.
К концу зимы, жители деревни окончательно свыклись с Мири и Гюли. Со временем Мири всё чаще стала приходить одна, в сопровождении огромного чёрного, с рыжими подпалами пса. Люди научились общаться с ней знаками, и были рады снадобьям и дичи. А Мири привыкла, что её зовут "чумной знахаркой".
Жизнь Мири и Гюли в лесной избушке, казалось входила в тихое, спокойное русло.
* Миро дэвэл! — "Бог мой" на цыганском
***
Сидя в дневном поезде из Крыма, Вера записывала в тетрадку увиденный сон.
Неделю спустя после возвращения Веры к матери, позвонила тётушка:
— А ты, Верунь, права была, — призналась тётушка, — вчера под вечер пришли в гости Ростик с Юлей. И, что ты думаешь? Юлька беременная! Я их спросила, что они собираются делать. Ростик сказал, что они будут жениться. Так что на выходных с Валерой мы идём в гости к сватам. Потом заявление подадут на ближайшую дату. Затягивать не будут, а то будет Юленька наша на свадьбе пузом светить. А Юля платье хочет пышное свадебное, белое. Представляешь? Так и сказала: "мам Лид, хочу платье и свадьбу"!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Тётя Лида ещё долго щебетала в трубку, рассказывая о планах на свадьбу. Вера из слов тётушки слышала только одно — у неё маячит перед глазами поездка в Крым на неделю. Причина очень веская — свадьба старшего брата. На целую незапланированную неделю! И уже совсем-совсем скоро, буквально через месяц. Вера ликовала.
Стройная же поначалу теория о временной связи между Верой и Мири терпела крах. Иногда Вера видела лишь короткие сны о том, как Мири в сопровождении огромного пса ходит на охоту зимой. Или собирает летние травы в большой заплечный мешок. Или кладёт осенние ягоды в большую плетённую из лозы корзинку.
И совсем не вписывался в теорию очень яркий сон о смерти Гюли.
Этот сон не был обычным. Вера уже привыкла к тому, что она засыпала и, как бы переносилась в жизнь Мири. А этой ночью, Вера вдруг проснулась посреди ночи от странного шороха. Открыв глаза Вера увидела, что на краю её кровати забавно поджав короткие лохматые ноги, сидел… Максимович! Тот самый домовой, с которым Вера познакомилась, когда к ней в гости приходила загадочная женщина — двойник из будущего.
— Спи, детка, спи, — шепелявым полушёпотом говорил Максимович, — впереди дорога дальняя!
Домовой погладил Веру по волосам своей рукой, заросшей мягкой шелковистой шерстью. Или волосами? Потом Вера ощутила, как шершавая ладошка, так резко контрастирующая с мягкой шерстью, легла на тыльную сторону ладони Веры. Проваливаясь в странное состояние сна, Вера почувствовала как рука Максимовича крепко взяла её за ладонь, медленно и настойчиво уводя за собой в сумрачный коридор.
Коридор, по которому они шли был серым и размытым, как будто стены и свод потолка были сделаны из мутного стекла, сквозь который пробивается рассеянный лунный свет.
Вере это напомнило, как за нею маленькой, приходил цыган, когда Вера была под наркозом во время операции. Или это было в момент клинической смерти? Вера точно не знала в какой момент в больнице за ней пришёл цыган и отвел в каморку умирающей цыганки.
Сейчас ощущения были очень похожими, хотя и коридор выглядел иначе, и проводником был не цыган, а домовой.
Всю дорогу, показавшуюся недолгой, Максимович кряхтел и что-то беззлобно ворчал себе под нос.
Вдруг домовой резко открыл непонятно откуда взявшуюся деревянную дверь и… Вера оказалась в лесной избушке.
Максимович подвёл Веру к постели, на которой лежала маленькая хрупкая фигурка, с ярко выраженными цыганскими чертами. Вера всматривалась в темноту и пыталась вспомнить лицо старой цыганки, к которой маленькой её водил другой провожатый. Но сейчас она не могла сказать, были ли обе цыганки разными людьми, или это одна и та же старуха.
— Пришла? — Тихим слабым голосом спросила цыганка.
— Пришла, — эхом отозвалась Вера, по голосу сразу узнав Гюли.
Когда Вера присела на кровать Гюли, Максимович отпустил её руку и отошёл в сторону.
— Слушай меня внимательно, девочка, — очень медленно и заметно шамкая, начала старуха, — разговор долгий у нас. Жаль, поздно я поняла, кто я и какую роль играла в жизни Мири. Поздно для меня… и для Мири… и для многих таких как вы… помираю я… недолго мне осталось… жаль, что только перед лицом безносой открылась мне истина… и жаль, что Мири ничего не узнает… но ты! — Подслеповатый взгляд старухи, казалось заглядывал в самую душу Веры, — ты ещё сможешь всё изменить в своей жизни!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Вера молчала. Она не знала, что говорить и стóит ли, вообще, что-то говорить?
— Возьми меня за руку, детка, — старухе с трудом удалось приподнять с постели непослушную морщинистую руку, — я покажу тебе то, что мне открылось.
Вера робко протянула руку и взяла Гюли за тонкую руку с огрубевшей кожей.
Перед глазами Веры, как в кинохронике в ускоренном режиме замелькали обрывистые картинки:
