Маленькая Мири бежит по полю, держась за руку женщины в красивой вышитой рубашке. За ними бежит группа мужчин с разъярёнными лицами. Женщина на бегу сжимает необычной формы амулет, что-то говорит, потом толкает девочку в копну сена, а сама резко поворачивается и бежит в другую сторону, уводя толпу мужчин за собой, подальше от ребёнка. Женщина бежит быстро, но мужчины её настигают. Блестят на солнце острия ножей, которыми мужчины наносят женщине удары. Белая сорочка женщины обагряется кровью, сливаясь с яркой-красной вышивкой. Женщина умирает и её глаза, полыхающие огнём ярости застывают…
Тут же включается другая серия картинок — череда смертей. В умирающих Вера узнаёт тех, кто с перекошенным от злобы лицом, наносил ножевые раны. Один выпадает из лодки во время рыбалки на тихой речушке и тонет в одиночестве. Другого насмерть сбивает почтовая карета на безлюдной дороге почти у самых городских ворот. Третий нарывается на шальную пулю во время охоты. Четвёртого в чистом поле затаптывает насмерть собственное стадо коров, которые казалось в мгновение обезумело от испуга… Пятый… шестой…картинки с нелепыми случайными смертями тех, кто вонзал нож и тех, кто улюлюкал, подзадоривая нападавших. Сколько их ещё? И кто запустил цепочку возмездия? Умирающая женщина, бросившая предсмертный взгляд на мучителей? Или малышка с ангельским личиком и белокурыми волосами, рыдающая над трупом матери? Почему нападавшие не бросились на поиски маленькой девочки?
Вопросов было много, но Вера молчала.
— Увидела? — Слабеющим голосом сказала Гюли.
— Увидела, — всё также эхом ответила Вера, продолжая держать руку старухи. Потом не выдержала и задала вопрос, — почему мать Мири так жестоко убили?
— Одна осталась… без поддержки, без защиты… — Старуха беззвучно открыла рот, как будто собиралась с силами, — мне трудно говорить, я покажу.
И снова перед глазами Веры замелькала хроника из далёкого прошлого, когда люди с даром жили общиной на острове посреди тёплого моря. Потом непонятная картинка трагедии и вот уже одинокие, уставшие люди бредут по дорогам разных стран и континентов… среди других людей, обычных, без чуждой силы внутри. Поначалу люди с врождённый даром ничем не отличаются от окружающих, но потом происходит ЧТО-ТО и сила прорывается наружу, сея разрушения.
Картинки прекратились.
— Что же с этими людьми происходило? — Воскликнула Вера.
— Они остались одни, без своего защитника, — тихо ответила Гюли, — без человека, рожденного со второй половиной Дара, чьё предназначение — быть ключом… открывающим силу… быть хранителем… быть рядом, чтобы остановить… я не могу подобрать слова… я всего лишь старая цыганка, но я вижу это так… — Гюли глухо закашлялась, — люди с даром, как кинжал, который может ранить… а защитник, как ножны, чтобы не дать ранить себя и других, он должен быть рядом и скрывать дар, до тех пор, пока владеющий даром не войдет в силу и не научится осознанно управлять им… у матери Мири тоже был человек-хранитель, человек-ключ. Это он сейчас привиделся мне и передал то, что я показываю тебе… — старуха глубоко дышала от усталости, собирая последние силы, — тот старик рано умер… как и я сейчас… и Мири тоже останется одна. А я уже ничего не успеваю… пхурэ дырлЫно*… уже ничего не смогу сделать… чтобы не произошло…
Вера резко проснулась, как от чей-то пощёчины… Рывком села на постели. Резкая боль пронзила левый висок. Вера непроизвольно поморщилась от боли. Увиденные во сне картинки продолжали мелькать перед глазами. Что это было? Сон во сне? Кто её разбудил? Домовой Максимович? Зачем?
К головной боли добавилась тупая боль внизу живота справа, там где сейчас "красовалась" широкая полоса шрама после удаления аппендицита. Вера удивилась, ведь со времени операции прошло уже несколько лет.
С трудом поднявшись с постели Вера чуть ли не в буквальном смысле этого слова доползла до кухни. Пошарила в коробке из-под обуви, что выполняла роль домашней аптечки, нашла обезболивающее и глотнула таблетку. Потом также, держась за стенку, медленно пошла в прихожую, где стоял домашний телефон. Мельком посмотрела на часы и убедилась, что уже можно звонить. На автопилоте набрала номер секретаря директора лицея:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Анна Сергеевна, здравствуйте, это Вера из "десятого А", — еле шевеля языком проговорила в трубку, — меня сегодня не будет. Да, очень плохо себя чувствую. Да, спасибо!
"Странно, — мелькнула в голове мысль, — уже первый урок идёт, а я… только проснулась? Почему мать не разбудила?"
Всё также, придерживаясь о стены и двери, Вера переползла на кушетку, которая стояла в гостиной перед телевизором. Машинально закуталась в плед и щёлкнула пультом на случайный канал.
Вере очень хотелось отвлечься от сновидения. Но телевизор в этом не помог, скучная утренняя передача постоянно возвращала её к ночному откровению Гюли.
"Что значит дождаться “своего” человека, который обладает второй частью дара и ключом от него? — Вера вела внутренний диалог сама с собой, — получается, что матери Мири просто не повезло, как и другим, таким же как она? Они не знали что им нужен “предохранитель” для дара, и воспользовались своей силой? А после этого их ждал “откат” — трагическая гибель? Можно ли предположить, что такая жестокая участь ждёт и саму Мири? А потом и меня? — Вера сама испугалась своих мыслей, — так, спокойнее, — успокаивала Вера саму себя, — это не конец, возможно Мири повезёт. Она ведь ещё молодая… может к Мири прискачет какой-то герой на коне, станет тем самым "предохранителем" и они будут, как в сказке жить долго и счастливо? Или нет?"
От бесплодных размышлений у Веры снова разболелась голова. Теперь тупая ноющая боль, казалось заполонила всю голову. Вера выключила бесполезный телевизор и очень медленно переместилась в свою постель. Таблетка постепенно облегчала боль и Вера сама не заметила, как уснула. Уже спокойно.
Во сне Вера снова вернулась в лесную избушку…
***
Проснувшись утром, Мири увидела, что Гюли ушла тихо, во сне… Вечером она была бодрой и строила планы на следующий год, а потом просто легла спать и не проснулась.
Мири, поняв, что Гюли ушла в лучший мир, надела свои самые яркие одежды и запела весёлую погребальную песню о тех, кто уходит сам.
Несмотря на то, что за всё время жизни в таборе, Мири не видела ни одних похорон, в её памяти были живы рассказы старой Гюли.
Как известно, "цыганский закон" по традиции передавался из уст в уста: от стариков — к малым детям. По вечерам, сидя у костра старики, покуривая трубки, рассказывали о том, как положено проводить именины, крестины, свадьбы и похороны.
Цыгане искренне верили, что соблюдение всех обрядов обязательно сделает жизнь и живых и мёртвых лучше и счастливее.
Вот и сейчас, даже оставшись в одиночестве Мири знала, что надо делать. В первую очередь она выбрала место для погребения и выкопала могилу. Потом сходила к роднику за чистой ключевой водой для последнего омовения. После выбрала лучшие одежды и приготовила всё, что могло пригодиться Гюли в загробной жизни: маленькую иконку Богородицы, подушку и маленький коврик. К сожалению, больше Мири отдать было нечего — они и так жили с Гюли как бедные церковные мыши в своей лесной избушке.
Будь они в таборе, Бахтало бы распорядился, чтобы Гюли устроили пышные похороны. Положили бы в гроб самые красивые, отделанные камнями иконы и взяли бы для савана новую шелковую постель. Да и гроб был бы вытесан из самой крепкой древесины, который лучшие плотники украсили бы затейливыми резными узорами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Впрочем Мири не жаловалась на их жизнь, её больше огорчало, что по традиции родственники не имели права нести гроб с усопшим. Но она была одна, не то, что гроб нести, даже сколотить самый простой ящик было некому. Так что не было у Мири возможности сделать Гюли полностью соответствующие цыганскому закону похороны — ни умений, ни денег у лесной знахарки не было. Даже поминальный стол ничем не отличался от их обычных трапез.
